Недалеко от заправочной станции стоит замерзший маленький человек в тюбетейке и кутает нос в воротник пальто. Стоит как большая замерзшая птица. Продает что-то загадочное. На самодельной картонке надпись: «Восточные сладости».

Пока муж заправляет бак машины, подхожу. Спрашиваю:

– А что это у вас?

– Восточные сладости, – отвечает человек-птица.

– А где их делают?

– На Востоке.

– А конкретнее?

– Слушай, женщина, ты читать умеешь? В школе училась? Читай? Ва-сточ-ны-и!!! На Востоке!

– А где? Где?

– Север-юг знаешь? Запад-восток тоже знаешь? Тэм-м!!! – Птица маханул рукой на запад.

– Вы меня не поняли. Я…

– Э-э!!! Ты кушать хочешь, а? Или поговорить, а? Если поговорить, летом приходи! Летом!!!

– Да я…

– На, женщина! Так даю! Не надо деньги! Только уйди!!! Уйди!!! – и ворчит мне в спину. – Лю-бо-пит-ная!..

Подъезжаем к Одессе. Плутаем и никак не можем заехать так, чтобы не пересекать весь город, а сразу попасть куда надо. Останавливаемся у придорожного кафе, спрашиваем у старика с пронзительно-синими глазами, который сидит на террасе и нежится под солнышком, как заехать в Одессу. Синеглазый:

– Извините, я не могу с вами поздороваться. У меня жирные руки. Я кушал рыбу. У меня врачи нашли гастрит. Я – больной. Чуть-чуть. Теперь мне надо кушать часто, и это хорошо. Но понемногу, а это плохо. Ну ладно. Счастливого пути.

Синеглазый поворачивается и уходит. Я:

– Уважаемый! А как же нам заехать в Одессу?!

Синеглазый через плечо:

– А что вам? Садитесь в машину и едьте себе. Здесь все дороги ведут в Одессу.

И действительно, мы поехали по первой же дороге. И быстро попали куда надо. Может, это был Ангел? Такой одесский синеглазый Ангел… Чуть-чуть больной гастритом…

Однажды в молодости (ранней) мне надо было срочно замуж. Нет – не потому, почему вы подумали. Хотя тогда я уже была готова хранить верность и воспитывать детей. Но сначала очень хотелось в Великобританию. И если б была я замужем, тогда меня бы выпустили беспрепятственно. Если нет – тогда это вопрос. Даже три. Зачем я туда еду? Чем я там буду заниматься? Вернусь ли обратно? Такие вопросы часто задавали насупленные ехидные дяди во времена моей молодости (ранней).

Претендентов на мою руку было много, но ведь хотелось же, чтобы навсегда, и по любви, и не прогадать… И снится мне как-то ночью упоительный сон. Будто плыву я по морю, а навстречу мне плывет заяц. Ну как в кино: такой целеустремленный, суровый, нелепый заяц, уши висят по бокам унылого лица. Энергично шлепает по воде, подгребает одной передней лапой и отфыркивается. А в другой лапе держит, высоко приподняв над водой, счеты – старые бухгалтерские счеты с деревянными костяшками.

– А зачем тебе счеты? – поинтересовалась я.

– Не «тебе», а «вам»… – огрызнулся заяц, продолжая шлепать по воде.

– Вам… А вас много? – завертела я головой, надеясь увидеть стаю умалишенных зайцев с бухгалтерскими счетами в лапах.

Заяц закатил свои косые глаза и прошипел:

– Где ты воспитывалась? К незнакомым людям надо обращаться на «вы»!

– А зачем вам счеты? – осторожно переспросила я, проигнорировав воспитательный момент и то, что зайца этого с натяжкой можно было назвать «люди».

– Счеты? Хм! – презрительно хмыкнул заяц. – Чтобы считать! – отрезал он и зафыркал еще энергичнее.

Мы продолжали плыть рядом, в одном направлении, и было как-то неловко молчать. Тем более я заскучала: все же это был мой сон, и значит – я виновата в том, что он скучный.

– Э-э… А… – только заикнулась я.

– Можешь не утруждать себя светской беседой. Ты все равно ничего умного не скажешь! – оборвал меня заяц и поплыл еще быстрее, ловко перебирая свободными от счетов тремя лапами.

Плыву я рядом с этим высокомерным зайцем и думаю, какой странный мне снится сон… К чему бы это? Тем временем заяц ловким движением швыряет счеты на берег, гневно на меня взглянув, разворачивается и, фыркая и сплевывая, удаляется в открытое море.

Выплываю на берег в полном недоумении, а на берегу стоит… Фрейд, Зигмунд, в ленинском каноническом жилете. Стоит, перебирает костяшки на счетах. Ну, думаю, как кстати! И рассказываю ему, что снился мне только что заяц со счетами, грубиян, и с ушами. А Фрейд мне с ходу:

– Это к замужеству. Но ты, майне либе, – говорит Фрейд, – должна сама узнать своего суженого. На нем будут усы и футболка с надписью, предположительно, на английском языке. Так что давай просыпайся и включай поиск. Даю три шанса. А я рядом буду. Незримо. Если что.

Фрейд ловко изогнулся и, пританцовывая, пошел по берегу моря, напевая: «О чем дева пла-ачет, о че-ом слезы льет…»

Наутро я встретила Павлика. («Айн», – тихонько прошептал Фрейд мне в ухо и перекинул слева направо костяшку счетов.) Толстого румяного Павлика в усах и футболке, на которой был нарисован портрет большой жареной курицы в натуральную величину. Над курицыной грудкой ароматным дымком вилась надпись на английском языке: «Eat more» – «Ешь больше».

Присмотрелась: он – не он… Приуныла. Что-то не гляделся мне этот сытый Павлик. Дальше – больше. Павлик оказался квартирным маклером. И, кроме усов, у него были еще борода и портфель. Хм… Зачем квартирному маклеру портфель? Что он в этом подозрительном портфеле носит? Ужас!

Павлик, как выяснилось, оказался не просто маклером. Это был маклер-гроссмейстер. Он ухитрялся сдавать под жилье продуваемые ветрами беседки зимой и воздушные замки летом. И потом: я не успевала ему готовить, потому что он ел с перерывами в два часа, как недоношенный младенец. И так же орал, когда был голоден. А голоден он был всегда. Я прекрасно понимала, что это не те усы. И не та майка. Фрейд, засевший в моем подсознании, пожал плечами и засомневался: «Ты права, майне либе, вряд ли… Вычеркивай. Пойдем дальше». И я сначала покормила, а потом облегченно вычеркнула Павлика. И пошла дальше.

Через некоторое время я встретила фотографа из Сухуми. («Цвай», – продолжил Фрейд, и щелкнула вторая костяшка счетов.) Фотографа с обезьянкой на плече. Обезьянкой в шляпе и в юбочке. Нет, сначала я услышала: «Дзеушкэ-э!» – оглянулась и увидела широченные мужские плечи. С женской грудью, нарисованной на майке. Под роскошным бюстом горела надпись на английском: «Хочешь?»

– Дзеушкэ-э! Пойдем хванчкару выпивать, еду кушать, сплэтни про артистов сплэтничать, э-э? – лениво-дежурно предложил фотограф.

– А жениться? – поинтересовалась я.

– Кэк? По-настоящему?! – удивился фотограф.

– По-настоящему. Я удочерю твою обезьянку! – предложила я.

– Это малчик! – честно признался фотограф.

– Усыновлю, – решилась я.

– Думать буду, – с уважением пообещал потрясенный фотограф. По-видимому, ему еще никто таких смелых предложений не делал. – Завтра на пляж приходи. Всю правду скажу.

«Найн, никуда не ходи, – покачал головой Фрейд из моего сна, – найн. Он вообще не грузин. Он цыган! Вот продаст тебя в табор – цыганскому барону, тогда вообще никакой Англии не увидишь. И будешь ты работать нищей многодетной кормящей погорелицей, отставшей от поезда. Вычеркиваем! Вычеркиваем!»

Вычеркнула.

У следующего, Вовика, на майке была Декларация независимости США, мелким шрифтом. Вся.

– Вовик – разведчик-резидент! – скромно представился Вовик.

– А жениться? – потеряв всякую совесть, в лоб спросила я.

У меня оставалось мало времени.

– Можно! – к моему удивлению, мягко согласился Вовик. – Только у меня на первом месте моя секретная работа. Поняла?

Я понятливо кивнула.

– Встречаться будем раз в три года… – продолжал Вовик. – Взглядами! – уточнил он. – В кафе «Элефант». Согласна?

Ох, как меня это устраивало! И готовить ему не надо, и в табор не продадут, и с глаз долой, а главное – то, что в Британию меня отпустят беспрепятственно!

«Ты с ума сошла? – поинтересовался Фрейд из глубины души. – Он же двойной агент! С диагнозом! А провалится? Вот не выдержит – и, такой мягкий, интеллигентный, украдет в ресторане «Элефант» серебряную ложку! Уронит при выходе, испугается и вскрикнет «Ой, мама!» по-русски! И все раскроется! И посыплются явки, пароли, адреса, агентура… И оно тебе надо? – доверительно и тепло спросил Зигмунд Фрейд. – Вычеркивай этого хранителя военной тайны! Мальчиша-Кибальчиша! Вы-чер-ки-вай!»