Ее независимость — сама ее необычность — была еще одним козырем в руках Джарвиса. Когда любопытство побуждало Мэдлин изведать что-то новое, ее независимость гарантировала, что вопросы «допустимо ли это?» или «как это должно произойти?» имеют малую власть изменить ее поведение.

Дверь в контору была открыта, и Джарвис остановился на пороге и слегка улыбнулся, увидев Мэдлин: она, склонив голову, сидела за письменным столом, на котором лежали открытые бухгалтерские книги, а солнечный свет, падавший через окна позади нее, освещал корону ее волос, как всегда, не признававших ограничений и образовывавших золотой ажурный узор вокруг ее лица.

Удивленно подняв голову, Мэдлин встала, а Джарвис, повернув за спиной ключ, так что замок громко щелкнул в тишине, улыбнулся и направился к ней.

— А-а… — Глаза Мэдлин расширились от изумления, и она положила перо на стол. — Джарвис… Что случилось?

Она повернулась лицом к нему, и ее глаза сделались еще больше, когда она увидела, что он, обогнув письменный стол, не останавливается. Коленом оттолкнув в сторону ее стул, Джарвис наконец остановился, успешно загнав ее в западню между собой и столом.

— Что?…

Мэдлин отклонилась назад, потом выпрямилась и застыла; инстинкт отодвинуться от него противоречил ее желанию.

Джарвис встретился с ней взглядом, изо всех сил стараясь сохранить спокойное выражение.

— Вы сказали, что если у меня возникнут какие-либо вопросы, вы будете рады ответить на них.

Он позволил своему взгляду сместиться к ее губам и, придвинувшись ближе, потерся о них ртом. Это был не поцелуй, а провоцирующее прикосновение — достаточное, чтобы отвлечь Мэдлин. Но когда Джарвис на дюйм отстранился, она избавилась от его дурмана и нахмурилась.

— Я надеялся… — улыбаясь про себя, промурлыкал он и отодвинулся настолько, чтобы получить возможность заглянуть Мэдлин в глаза, — узнать ответ на вопрос, который не дает мне покоя с тех пор, как мы последний раз расстались.

Ее глаза, горящие огнем, искали его взгляд, ее губы, сочные и спелые, приоткрылись, и Мэдлин облизнула их, прежде чем прошептать:

— Какой?..

Чувствуя, что его руки движутся между их телами, Мэдлин опустила взгляд — у нее перехватило дыхание и закружилась голова, когда она увидела, как его проворные пальцы расстегивают крошечные пуговицы на лифе ее дневного платья.

Они стояли в ее конторе, дневное солнце заливало их своим светом, а он обнажал ее груди и собирался сделать бог знает что еще. Она должна остановить его — она могла остановить его.

Но она не сделала ни малейшего движения.

Не в силах отвести взгляд от его пальцев, от пухлых грудей, которые он так быстро освобождал, Мэдлин с трудом сглотнула.

— Какой у вас вопрос?

— Мне нужно узнать, я просто мучаюсь желанием узнать…

Ее платье распахнулось, обнажив груди, и Джарвис, взяв в ладонь один пышный холм и нежно, дразняще проведя большим пальцем по его верхушке, смотрел, как все это поднимается.

Едва дыша, Мэдлин обратила взгляд к лицу Джарвиса; его черты никогда не выглядели более резко высеченными, более строгими — более жесткими из-за обуздываемой страсти.

— …на что похож их вкус.

Смысл этих слов медленно проникал в мозг Мэдлин, а когда все-таки проник, она, моргнув, собралась посмотреть вниз, но в этот момент Джарвис поднял голову и поцеловал ее.

Не так, как делал это раньше, когда у нее разбегались все мысли и она теряла способность думать, а легким, нежным, успокаивающим поцелуем — просительно, с откровенной мольбой.

И поэтому, даже когда его губы прижались к ее губам, она продолжала ощущать его руку на своей груди и могла полностью оценивать каждую возбуждающую ласку, чувствовать каждое прикосновение, проникающее до мозга костей.

— Вы позволите мне узнать ответ?

Слова Джарвиса, коснувшись ее губ, добрались до ее мозга. Не существовало иного ответа, который она могла дать, — кроме как разрешить ему получить то, что он желал. И когда, нагнув голову, он губами коснулся ее подбородка, Мэдлин закрыла глаза, позволяя этому случиться, и задрожала, ощутив, как его губы двинулись вниз по ее горлу. Джарвис замер, словно чтобы принять его — тот ответ, то разрешение, в котором нуждался, и затем опустил голову.

Крепко зажмурившись, Мэдлин затаила дыхание. Держа ее одной рукой за талию, Джарвис отклонил Мэдлин назад и с жаром прижался губами к верхушке ее груди. Мэдлин вздрогнула и потеряла все контакты с внешним миром, когда Джарвис губами, языком, зубами, горячим влажным ртом пробовал и изучал ее — и узнавал.

Ощущения, которые он вызывал и будоражил в ней, которые пронзали и раздирали ее, были более, намного более сильными, чем, по ее мнению, должны были бы быть. Прильнув губами к ее груди, Джарвис увлекал Мэдлин к новым горизонтам обжигающей, окутывающей страсти, в мир более глубокого, более острого и более мощного желания.

Он стиснул Мэдлин, поднял ее, и она оказалась сидящей на письменном столе, откинувшись назад, среди бухгалтерских книг и счетов; ее колени и бедра были широко раздвинуты, а бедра Джарвиса расположились между ними. Сам он наклонился над Мэдлин, и она, протянув одну руку к его голове, потянула его к себе, пока он занимался ею — неторопливо получал ответ на свой вопрос и топил ее разум в удовольствии.

И это удовольствие поднималось вверх, ширилось, разрасталось, пока Мэдлин не начала извиваться и выгибаться от разгоравшегося жара, пока страсть не охватила ее и это незнакомое желание не стало еще более настойчивым.

Джарвис замер, и Мэдлин почувствовала, как его дыхание, такое же прерывистое, как и у нее, омывает ее припухшую грудь, ее чувствительную кожу. Затем его прикосновение стало более жестким и напористым, он поднял голову и, найдя ее губы, вихрем закружил в жгучем поцелуе — в поцелуе, который она знала, который узнала. Отдавшись своим чувствам, Мэдлин воспользовалась возможностью испытать все ощущения, предлагаемые им, и почувствовала, как ее мир покачнулся.

Джарвис что-то пробормотал сквозь ставший ненасытным поцелуй, потом его рука оставила ее грудь — но, к радости Мэдлин, не ее тело — и заскользила ниже, властно утверждая свои права на ее талию и ребра, таз, живот и бедра. На мгновение мускулы у Джарвиса напряглись, но затем он расслабил их и просунул руку ей между бедрами.

Сквозь тонкий материал ее платья и скользящий шелк сорочки он дотронулся до ее самого чувствительного бугорка. Мэдлин задрожала и еще яростнее впилась в него поцелуем, убеждая и подгоняя его языком — и испытала сладостное головокружение, когда он ответил бешеной атакой, которая заставила ее застыть, почувствовать себя захваченной, доведенной до какой-то неведомой высшей точки.

Потом она осознала, что это его пальцы, искусно, со знанием дела ласкающие ее между бедрами, довели ее до таких ощущений и вызвали у нее чувство, что ее мир — тот, в который ее увлек Джарвис, — готов исчезнуть, взорваться, разбиться вдребезги.

А затем так и случилось.

Джарвис почувствовал момент, когда Мэдлин оказалась на пике наслаждения, такого мощного и захватывающего, что у него самого закружилась голова.

Прервав поцелуй и отстранившись, он наблюдал за ней — наблюдал, как страсть исказила ее черты, достигла максимума, затем утихла, чтобы быть смытой нахлынувшей волной удовлетворения.

Он продолжал упиваться зрелищем, наслаждаясь тем, как смягчались черты ее милого лица, и внутренне торжествуя, что был первым, кто разбудил в ней такие необыкновенные эмоции, — и про себя твердо решил, что всегда будет единственным.

Джарвис не планировал такого оборота дел — этот самый последний шаг в его операции — и не собирался заходить настолько далеко, но ни в коей мере не сожалел, что все так произошло. Любопытство Мэдлин, ее готовность были определяющими факторами, а ему просто пришлось подстроить свой шаг, чтобы идти в ногу.

А это, слава Богу, означало, что он был ближе к успеху — и, следовательно, к собственному удовлетворению, — чем час назад.