"Ну, ничего! – думал Кравцов в азарте. – Дайте срок! Такого монстра вырастим, ЧК от зависти удавится!"

Были у него и другие – вполне наполеоновские – планы. Теперь были, чай, не двадцать первый год на дворе. Макс только не знал пока как подступиться к главному, как не решил пока и того, каким должен стать, пусть не идеальный, но приемлемый – с точки зрения соотношения "цена-качество" – искомый локомотив истории. Он твердо решил, чего не хочет допустить на пути в Комуну, оставалось понять, что из оставшегося – люди и средства – возможно и достаточно, чтобы в конце концов сделать там остановку.

– Март восемнадцатого, – сказал Кравцов. – Ты встречала Котовского в марте в Елизаветграде?

– В Екатеринославе, – кивнула Маруся. Ну, что хочешь с ним делай, а назвать Никифорову Марией Григорьевной Макс не мог. Даже мысленно. Только мысленно, поскольку "бандитку" Марусю Никифорову казнили белые… в сентябре девятнадцатого года.

– В Екатиринославе… Что он там делал?

– Бежал с фронта. Ты же помнишь, немцы начали наступление, взяли Киев…

– Я был в Одессе с Муравьевым, – Макс пыхнул трубкой, прищурился, вспоминая Котовского. Григорий Иванович командовал сотней, входившей в Тираспольский отряд. Среднего роста – ниже Кравцова на голову или даже больше – но крепкий, жилистый, из тех, про кого говорят силач, едок. Ел много. Макс как-то раз видел, как Котовский умял яичницу с салом из двух дюжен яиц. Еда в нем сгорала, видно, иначе давно должно было разнести, но полнеть Григорий начал, как рассказывали Кравцову, значительно позже, после тяжелых ранений, то есть уже году в двадцатом. А тогда, зимой восемнадцатого, о "дородности" не могло быть и речи. Был быстрым, решительным, но при том нервным, дерганным. Иногда начинал вдруг заикаться, да и в глазах виделось нечто…

"Ну, да! – вспомнил Кравцов. – Он же эпилептик!"

Макс сам был свидетелем одного такого приступа, летом девятнадцатого, уже после того, как Якир уговорил его отменить расстрельный приказ. Вернее, уговорил не обижаться на то, что приказа не выполнил.

"Эпилептик… значит, может быть коварен и скрытен, что при его уме несложно. И злопамятен… Определенно, кто-то об этом писал, но кто? Ламброзо? Шарко? Жане?"

– Нестор предложил ему присоединиться и прорываться вместе в Гуляйполе. Я тоже хотела тогда идти по тылам немцев. А Гришка струсил, распустил отряд и ушел в бега…

– Понятно.

– А мне нет, – вскинула взгляд Маруся. – Ты под Котовского копаешь?

– Скорее, он под меня.

– Не связывайся, – спокойным голосом предложила она.

– Это ты мне говоришь? – удивился Кравцов.

– Я, – кивнула Никифорова, играя коробком спичек. Обычно руки выдают истинный возраст женщин, не так было с Марусей. Судя по рукам, ей все еще было двадцать…

– Сейчас не восемнадцатый год, Макс, и ты не командир красногвардейцев. Твой командир Муравьев растрелян, и половина твоих друзей лежит в земле.

– Звучит мелодраматично.

– Но по существу верно. Скажешь, нет?

– Наверное, да, – согласился Кравцов. – Собирайся… товарищ Ольга. За границу поедешь, в командировку.

– Куда это?

– В Марсель… В Париж не помешало бы, но, боюсь, тебя там могут узнать…

– Меня теперь только ты один узнаешь.

– Не скажи! У художников взгляд наметанный… Впрочем, думаю, можно попробовать, но только осторожно. Ты мне обещаешь?

– Я смерти не ищу, – усмехнулась в ответ Никифорова. Хорошо усмехнулась, по-дружески, как в прежние годы.

– Ладно, значит, Париж. Потом съездишь в Стамбул и пароходом – через Одессу – домой. На все про все месяц, самое большее – два…

Было около пяти, когда референт доложил, что звонят из Наркомата: замнаркома Котовский хотел бы переговорить с начальником Управления Кравцовым.

"Терпеливый, однако, а еще говорят, что эпилептики – нервически не сдержаны!"

Но следует отметить, телефонировал Григорий Иванович исключительно вовремя. Макс успел с утра переделать множество неотложных и первоочередных дел. Их набралось неожиданно много, куда больше, чем мог заранее предположить. А перед самым звонком из Наркомата, Кравцов закончил разговор с молодым лингвистом из университета, Александром Ивановичем Смирницким, договорившись с ним о переводе на русский язык крайне поучительной книги английского контрразведчика Фердинанда Тохая "Секретная служба". Книжку эту привез из-за границы один из питерских морских инженеров, и она Максу весьма понравилась. Разговаривая же теперь со Смирницким, он подумал, что, в принципе, особую группу перевода – хотя бы с основных европейских языков – следует завести и в Управлении, точно так же как и свое, пусть и маленькое, издательство. Обговорили гонорар, стали прощаться, тут и образовался звонок из Наркомата.

– Здравствуй, Макс Давыдович! – пробасил в трубку Котовский. – Как живешь, не спрашиваю, знаю, видел. Жена красавица, и сам не дурак. То есть, все путем.

– Здравствуй, Григорий Иванович. – Кравцов не помнил, чтобы они с Котовским переходили на "ты", но устраивать истерику из-за такой малости не собирался. – Если ждешь "спасибо", не скажу.

– Зачем обижаешь? Я от всей души! Узнал, что мой любимый комдив живет в пустой квартире, ну и посодействовал. Тем более, я же твоей жены еще ни разу не видел.

"Вот ведь козел! В одной фразе два намека, но ничего, вроде бы, и не сказано".

– Увидел?

– Да, упаси господи! – рассмеялся на другом конце провода Котовский, поспешивший свернуть все на шутку. – Других баб, что ли, нет?! Меня уже один ревнивец чуть до смерти не застрелил, оно мне надо?!

– Ты, что действительно спутался с женой Майорчика?

– Давай, Макс Давыдович, встретимся тет-а-тет, как говорят у нас в Одессе, и за все поговорим. На этом проводе ушей больше, чем надо. Так мне кажется. А тебе?

– Приезжай, если хочешь, – предложил Макс.

– Так у тебя, небось, кроме чая ничего и нет! Давай ты ко мне! Я тебя таким коньяком днестровским напою, пальчики оближешь!

– В Наркомат? – уточнил Кравцов.

– А куда же еще! Только ты ничего такого не думай, Макс Давыдович! Я человек не гордый, не на поклон едешь. В гости. Посидим, выпьем, поговорим за жизнь…

– Вот скажи, Макс Давыдович, сколько надсмотрщиков нужно, чтобы народ не баловал?

– А что вдруг? – Макс сидел у Котовского уже больше часа, и первые пол-литра под прошлогодние украинские яблоки и туркестанские урюк и кишмиш ушли легко и просто, словно чай. За разговором ушли. За непринужденной по виду беседой. За воспоминаниями о "безобидных пустяках". Кравцов, однако, не заблуждался: Котовский его не потрепаться зазвал.

– Да, понимаешь, мало, что ГПУ бдит, так теперь и твои хлопцы жизни не дают.

– Я на Управлении пятый день, а до того, как и ты, строевым командиром был. Рассказать тебе, Григорий Иванович, о Морских Силах Балтийского моря? Это я запросто, только попроси! А если случились непонятки с Управлением, будь добр, товарищ замнаркома, разъясни, в чем проблема. Будем думать.

– Эк загнул! Выпьем! – Котовский откупорил вторую бутылку и разлил золотистый пахучий напиток по стаканам. – Ну, за Коммунизм! Что б нам, в том Коммунизме, жить довелось!

– За Коммуну!

Вспомнился отчего-то еще не снятый в этом мире – да, и снимут ли когда-нибудь? – "Подвиг разведчика".

"За нашу победу! – кивнул мысленно Кравцов, опрокидывая коньяк в рот. – За Коммуну!"

– Украинская ЧК, – Котовский вытер губы тыльной стороной ладони и потянулся за папиросами, отчего и Макс вдруг остро захотел курить, – поставила уполномоченным по Молдавии Леню Заковского. Помнишь Леню?

– Григорий Иванович, ну, что ты несешь, прости господи! – Кравцов выбил над бронзовой пепельницей свою видавшую виды английскую трубку и сунул щепоть в кисет за табаком. – Откуда мне знать твоего Заковского? Я же не чекист, да и на Украине давно не был.