– Не обращай внимания, – проворчал он. – Я встал не с той ноги.

– Судя по звуку, ты не встал, а упал, – тут же отреагировала Ева, и Проныра хмыкнул. Он сварил и съел ненавистную овсянку, после чего взял полироль и тряпки и вышел не оглядываясь.

Наверху по-прежнему раздавался стук пишущей машинки. Винни Апшо, живший на том же этаже в комнате напротив, рассказывал, что этот парень начинает каждое утро в девять часов и печатает до полудня. Потом в три часа садится снова и стучит до шести, а потом еще раз – с девяти до полуночи. Проныра искренне не мог взять в толк, как в голове одного человека может умещаться столько слов.

А так парень с виду был вполне приличным, и не исключено, что как-нибудь вечером его удастся раскрутить на несколько кружек пива в забегаловке «У Делла». Говорят, что писатели любят выпить.

Проныра принялся методично натирать полиролем перила, и его мысли снова вернулись к вдове. На деньги, полученные по страховке за гибель мужа, миссис Миллер превратила это здание в пансион – и неплохо справлялась! А почему нет? Она вкалывала как ломовая лошадь. Судя по всему, при живом муже она привыкла к регулярному сексу, а когда скорбь от его кончины улеглась, потребность и дала о себе знать. Господи, как же ей это дело нравилось!

В те годы – самое начало шестидесятых – его называли Эдом, а не Пронырой, у него была хорошая работа, и он еще не пил. Вот тогда, одной январской ночью 1962 года, они с Евой и оказались в одной постели.

Перестав натирать перила, Проныра задумчиво посмотрел в узкое окошко на лестничной площадке второго этажа. За ним беспечно светило яркое летнее солнце, будто издеваясь над подступавшей осенью и холодной зимой, которая придет ей на смену.

Так уж вышло, что они оказались в постели у нее в спальне, а когда все кончилось, она заплакала в темноте и сказала, что они поступили плохо. Он не согласился, хотя и сам не знал, хорошо это или плохо, да и не задумывался об этом. За окном завывал холодный северный ветер, а в спальне было тепло и безопасно, и они в конце концов уснули, прижавшись друг к другу, как убранное в коробку столовое серебро.

Господи Боже, время точно похоже на реку. Интересно, знает ли об этом писатель?

Проныра снова вернулся к работе и начал натирать перила широкими размашистыми движениями.

Десять часов утра.

В начальной школе на Стэнли-стрит наступила перемена. Это невысокое новое здание, построенное на средства округа, являлось предметом настоящей гордости Салемс-Лота. Современные залитые светом классы только подчеркивали, какой старой и темной была средняя школа на Брок-стрит.

Ричи Боддин – первый в школе задира, немало гордившийся этим обстоятельством, – неторопливо вышел во двор, высматривая наглого умника, которому известны все ответы по математике. В его школе каждый новичок должен знать свое место и понимать, кто тут главный. Особенно такие учительские любимчики, как этот очкарик.

В свои одиннадцать лет Ричи весил целых сто сорок фунтов. Мать постоянно хвасталась перед знакомыми его невероятными размерами, так что он отлично знал, каким был огромным. Иногда ему даже казалось, что от его шагов дрожит земля. А когда он вырастет, обязательно станет тоже, как и отец, курить «Кэмел».

Четвертым и пятым классам он внушал ужас, а малышня вообще почитала его за школьное божество. Когда он перейдет в седьмой класс на Брок-стрит, здешний пантеон осиротеет, лишившись своего главного злого духа. Жизнь была хороша!

А вон и новичок по фамилии Питри, ждавший своей очереди сыграть в футбол.

– Эй! – крикнул Ричи.

Все, кроме Питри, испуганно обернулись и с облегчением выдохнули, увидев, что взгляд Ричи обращен не на них.

– Эй, ты! Очкарик!

Марк Питри обернулся и посмотрел на Ричи. Очки в металлической оправе сверкнули на солнце.

Ростом он не уступал Ричи – тоже высился над большинством одноклассников, – но был худым и долговязым. Выражение его интеллигентного лица казалось беззащитным.

– Ты ко мне обращаешься?

– «Ты ко мне обращаешься?» – передразнил Ричи фальцетом. – Ты знаешь, очкарик, что у тебя голос как у педика?

– Нет, не знаю, – ответил Марк Питри.

Ричи сделал шаг вперед.

– Уверен, что ты даешь старым и вонючим мужикам.

– В самом деле?

Его издевательски вежливый тон выводил Ричи из себя.

– Да, и не раз в неделю, а каждый божий день!

Вокруг стали собираться ребята, чтобы посмотреть, как Ричи отделает новичка. Мисс Холкомб, которая на этой неделе дежурила на игровой площадке, следила за малышами на качелях и ничего не видела.

– Чего тебе надо? – поинтересовался Марк Питри, разглядывая Ричи как диковинное насекомое.

– «Чего тебе надо?» – снова передразнил Ричи писклявым голосом. – Мне ничего не надо! Я просто слышал, что ты паршивый педик, вот и все!

– В самом деле? – все так же вежливо переспросил Марк. – А я вот слышал, что ты огромная куча вонючего дерьма.

Наступила мертвая тишина. Мальчишки замерли: еще ни разу в жизни им не доводилось видеть, как человек сам себе подписывает смертный приговор. Впервые столкнувшись с отпором, Ричи опешил не меньше их.

Марк снял очки и протянул стоявшему рядом мальчику.

– Подержи, пожалуйста.

Мальчик молча взял очки, испуганно тараща глаза.

Ричи бросился вперед, чувствуя, как под ногами задрожала земля. Его переполняла уверенность в победе и злорадное желание смести противника и растоптать его. Размахнувшись, Ричи нанес удар правой, целя очкарику-педику прямо в зубы. Тот будет долго их собирать по земле. Записывайся к дантисту, педик! Твой час пробил!

Марк Питри нырнул под удар и отскочил в сторону. Кулак пронесся над головой, по инерции увлекая за собой Ричи. Марку оставалось только подставить ножку. Ричи Боддин, громко охнув, с размаху грохнулся на землю. Толпа наблюдателей восторженно взвыла.

Марк отлично понимал, что стоит неуклюжему толстяку подняться, и ему точно не поздоровится. Проворства ему было не занимать, но для победы в школьном поединке одной ловкости было явно недостаточно. Случись такое в уличной драке, сейчас было бы самое время пуститься наутек и, оторвавшись от неповоротливого противника на безопасное расстояние, обернуться и показать ему издалека какой-нибудь оскорбительный жест. Но они находились на школьном дворе, и он понимал, что, если сейчас не разобраться с этим жирным ублюдком раз и навсегда, тот от него точно не отстанет.

Все эти мысли промелькнули в голове Марка за долю секунды.

Он вскочил Ричи Боддину на спину.

Тот зарычал, и толпа снова изумленно охнула. Марк ухватил руку Ричи в районе запястья – причем специально через рукав, чтобы та не выскользнула, – и завел, вывернув, за спину. Ричи закричал от боли.

– Сдавайся! – сказал Марк.

В ответ послышалась такая тирада из отборных ругательств, что ей позавидовал бы даже бывалый моряк.

Марк еще сильнее вывернул Ричи руку, и тот снова закричал. Его переполняли негодование, страх и непонимание. Такого раньше никогда не случалось! Этого просто не может быть! Чтобы какой-то педик-очкарик сидел у него на спине и выворачивал руку, заставляя кричать от боли на глазах у подчиненных?!

– Сдавайся! – повторил Марк.

Ричи с трудом поднялся на четвереньки. Марк обхватил его коленями за бока и оседлал. Они оба перепачкались в пыли, но у Ричи вид был совсем жалкий: пунцовое от напряжения лицо перекосилось от боли, глаза выскакивали из орбит, а на щеке алела царапина.

Ричи попытался стряхнуть Марка с плеч, но тот еще сильнее вывернул ему руку. На этот раз раздался не крик, а истошный вопль.

– Сдавайся, или я, видит Бог, сломаю тебе руку!

Рубашка Ричи выбилась из брюк, обнажив покрытый потом и царапинами живот. Всхлипывая, он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь сбросить проклятого педика, но тот держался крепко. Плечо горело, а рука онемела.

– Отпусти, сукин ты сын! Так нечестно!