Кладбище располагалось на гребне холма, и Майк уже подъезжал к воротам, готовясь выйти и отпереть их, как вдруг резко ударил по тормозам.

На чугунной решетке ворот висела головой вниз собака, а на земле под ней расплылось пятно подсыхавшей крови.

Майк выскочил из машины и побежал к воротам, на ходу вытаскивая из заднего кармана рабочие перчатки. Надев их, он осторожно приподнял голову пса. Та поддалась с неожиданной легкостью и уставилась на него невидящим взглядом остекленевших глаз. Да это же Док – дворняжка Пьюринтона! Собака висела на пруте ограды, как туша на крюке в лавке мясника. По ее телу уже ползали мухи, еще не толком не проснувшиеся в утренней прохладе.

Майк обхватил тело собаки и снял с ограды, превозмогая тошноту от хлюпающих звуков, сопровождавших каждое его движение. Ему не раз приходилось сталкиваться с кладбищенским вандализмом, особенно во время Хеллоуина, но до Дня всех святых оставалось целых полтора месяца, а такое кощунство он видел впервые. Обычно дело ограничивалось несколькими перевернутыми надгробиями, непристойными надписями или подвешиванием на воротах картонного скелета. Но если это убийство – дело рук подростков, они просто уроды! Ирвин с ума сойдет от горя.

Поразмыслив, не стоит ли сразу отвезти труп собаки в город и показать Паркинсу Гиллеспи, Майк решил, что это может подождать и до обеда; правда, он сомневался, что у него теперь будет аппетит.

Отперев ворота, Майк посмотрел на перепачканные кровью перчатки. Решетку придется отмывать. Похоже, на другое кладбище ему сегодня попасть не удастся. Майк заехал внутрь и припарковался, уже не мурлыча под нос. Настроение было испорчено.

Восемь часов утра.

Громоздкие желтые школьные автобусы совершали обычные маршруты, забирая поджидавших на улице детей с завтраками в руках. За рулем одного из них сидел Чарли Роудс, чей маршрут проходил по Тэггарт-Стрим-роуд в восточной части города и верхней половине Джойнтер-авеню.

Дети в нем были самыми дисциплинированными не только в Салемс-Лоте, но и во всем школьном округе. Никакого гама, никакой возни или дерганья за косички. Ребята ведут себя смирно, иначе им придется пару миль до Стэнли-стрит, где находится школа, шагать пешком и объяснять в кабинете директору, почему так вышло.

Чарли знал, что о нем думают дети и как называют за глаза, но это его ничуть не смущало. Он не допустит в своем автобусе никаких шалостей и озорства. Пусть приберегут свои выкрутасы для учителей-слюнтяев.

Директор школы на Стэнли-стрит как-то имел наглость поинтересоваться, не слишком ли Чарли «погорячился», когда заставил мальчишку Дэрхэма добираться до школы пешком три дня кряду только за то, что он позволил себе разговаривать в автобусе громче положенного. Чарли просто молча смерил директора взглядом, и тот – желторотый юнец, всего четыре года как из колледжа, – смущенно отвел глаза. Заведующий автобусным автопарком Управления образования Дэйв Фелсен был старым приятелем – они вместе тянули лямку на войне в Корее и отлично понимали друг друга. Понимали, что творится со страной. Понимали, что именно те, кто в 1958 году разговаривал «громче положенного», в 68-м мочились на флаг.

Взглянув в широкое зеркало над головой, он заметил, как Мэри Кейт Григсон передала записку своему ухажеру Бренту Тенни. Наверняка уже трахаются. Сегодня в средней школе это обычная вещь.

Он затормозил и включил аварийный сигнал. Мэри Кейт и Брент испуганно переглянулись.

– Соскучились по разговорам? – спросил он, глядя в зеркало. – Ну так поговорите на свежем воздухе!

Он открыл двери и подождал, пока те не выбрались из автобуса к черту.

Девять часов утра.

Проныра Крейг скатился с кровати на пол. Сквозь раскрытое окно в его комнате на втором этаже нещадно палило солнце. В голове тошнотворно гудело. А писака наверху уже стучал на машинке. Господи, каким же надо быть кретином, чтобы долбить как дятел с утра до вечера!

Добравшись до календаря на стене, Крейг посмотрел, какой наступил день недели: вдруг уже пора получать пособие по безработице? К сожалению, сегодня была только среда.

Похмелье было не особенно тяжелым. Он проторчал в заведении «У Делла» до самого закрытия, то есть до часу ночи, но на два доллара особо не разгуляешься, а когда они кончились, удалось выклянчить у посетителей всего-то пару кружек пива. С неудовольствием отметив про себя, что начал терять форму, Крейг поскреб щеку.

Натянув зеленые рабочие брюки и теплую фуфайку, которую носил зимой и летом, Крейг открыл шкаф и достал свой завтрак: бутылку теплого пива, чтобы выпить на месте, и коробку с овсянкой из продуктового набора государственной помощи бедным для поглощения на кухне. Правда, он обещал хозяйке помочь по хозяйству, так что не исключено, что она его чем-то и угостит.

Он не особо переживал, что это отголоски тех далеких времен, когда Ева Миллер делила с ним постель. Ее муж погиб от несчастного случая на лесопилке, который, несмотря на трагичность исхода, можно назвать даже курьезным. В те дни на лесопилке работало до семидесяти человек, и Ральф Миллер был одним из кандидатов на пост управляющего.

А смешно было то, что Ральф Миллер и близко не подходил к станкам с 1952 года, то есть ни разу за все семь лет, как его перевели из бригадиров в дирекцию. Этим начальство выразило Ральфу свою благодарность, которую Проныра считал вполне заслуженной.

Когда шквальный ветер перенес огонь большого пожара через Джойнтер-авеню, казалось, уже ничто не может спасти лесопилку. У пожарных расчетов, приехавших из шести соседних городов, и без того хватало забот в Салемс-Лоте, чтобы выделять людей для борьбы с огнем на лесопилке. Тогда Ральф Миллер мобилизовал всех рабочих второй смены и организовал из них пожарную команду, которая под его руководством поливала водой крышу лесопилки и в итоге сделала то, чего не сумели все остальные пожарные по другую сторону от Джойнтер-авеню. А именно: соорудила противопожарный разрыв, который остановил огонь и направил на юг, где его смогли уже полностью потушить.

Через семь лет, показывая лесопилку потенциальным покупателям из Массачусетса, он, поскользнувшись в луже, случайно оступился и угодил в расщепитель древесных отходов прямо у них на глазах. Понятно, что сделка сорвалась и спасенная им в 1951 году лесопилка окончательно закрылась в феврале 1960 года.

И вот теперь, шестнадцать лет спустя, Проныра снимал комнату у женщины, с которой когда-то спал и которую до сих пор находил чертовски привлекательной.

Он посмотрелся в забрызганное водой зеркало и расчесал седые волосы, которые и в шестьдесят семь лет оставались густыми и красивыми. Казалось, они были единственной частью его внешности, над которой алкоголь оказался не властен. Затем он накинул рабочую рубашку и, прихватив коробку с овсянкой, отправился вниз.

Едва Крейг оказался в залитой солнцем кухне, как его тут же атаковала вдова.

– Послушай, Проныра, ты не мог бы протереть полиролем перила, когда позавтракаешь? Найдется минутка? – Они оба делали вид, что он помогает ей по доброте душевной, а вовсе не отрабатывает свое проживание в комнате, стоившее четырнадцать долларов в неделю.

– Конечно, найдется, Ева.

– И еще ковер в гостиной…

– …надо перевернуть. Я помню.

– Как с утра голова? – деловито поинтересовалась она, но Крейг уловил в ее тоне нотки жалости, хотя она и пыталась ее всячески скрыть.

– Голова в порядке, – раздраженно заверил он, ставя кастрюлю с водой на конфорку.

– Ты вчера пришел поздно, поэтому и спрашиваю.

– Ты что – шпионишь за мной? – шутливо подмигнул Крейг и с удовольствием убедился, что Ева еще умеет краснеть как школьница, хотя всякие любовные шалости они оставили лет десять назад.

– Послушай, Эд…

Она была единственной, кто по-прежнему называл его по имени. Для всех остальных он был Пронырой. Да пусть зовут как хотят. Но прозвище прилепилось к нему прочно.