Утром в пятницу 6 июня 1952 года в контору городского банка вошел мальчуган лет двенадцати, остановился, насвистывая, у перегородки отделения, где производятся операции по текущим счетам, и попросил девушку-кассиршу разменять ему тысячу крон.

– Как тебе их разменять? – спросила девушка.

– Все равно, лишь бы помельче.

Девушка молча достала пачки денег и отсчитала десять бумажек по пятьдесят крон, еще триста крон десятками и двести – пятерками.

– Пожалуйста, – сказала она, протягивая ему деньги. Он взглянул на нее – такое впечатление, словно девушку только что обидели, а может быть, даже оскорбили. На щеках у нее горели красные пятна.

Он взял деньги и начал их пересчитывать, потом спросил:

– Ну как, ты посмотрела тот фильм в «Старом кинематографе»?

– Нет, – ответила девушка.

– Да ты что? – удивился мальчуган. – Понимаю, ты, наверно, не была в кино в прошлую пятницу?

– Была.

– Так почему же ты не пошла в «Старый кинематограф»? Я ведь говорил тебе, картина потрясающая!

– Может, еще и схожу сегодня вечером.

– Она уже сошла с экрана! Ты опоздала, автобус – тю-тю!

– Да тебе-то что, – сухо заметила девушка.

Он посмотрел на нее, сунул последнюю пачку в папку и отошел от перегородки, но не успел сделать и нескольких шагов, как девушка окликнула его:

– А где же твои деньги?

Мальчуган застыл как вкопанный, потом медленно двинулся назад к окошечку, шаря на ходу в папке. Дойдя до перегородки, он успел вытащить две пятисоткроновые бумажки, которые и протянул девушке, поднимая на нее глаза. Но, к своему удивлению, увидел он совсем не то, что ожидал. Его добрую приятельницу с всегда бледным личиком и застенчивой улыбкой было не узнать: щеки ее пылали, а глаза метали молнии. К тому же кассирша была уже не одна. Рядом с ней стоял высокий мужчина.

Девушка взяла деньги. Мальчик хотел было сказать: «Извини, пожалуйста», но тут мужчина произнес:

– Зайдите-ка сюда, молодой человек, – и в подкрепление своих слов схватил мальчика за плечо и втолкнул за перегородку.

Мальчика заставили сесть, и из слов девушки и мужчины он понял, что его обвиняют в том, что он «забыл» отдать деньги в кассу в прошлую пятницу, точно так же как «забыл» это сделать только что. В тот день в кассе недоставало тысячи крон, и теперь девушка утверждала, что это он не заплатил. После долгих препирательств мальчика отпустили, и он весь в слезах отправился восвояси.

Дальше дело было так. Отец мальчика, полицейский, вернулся к обеду домой и, узнав об утреннем происшествии, позвонил в банк и пожаловался на обращение с сыном. В ответ он услышал от кассирши, что она абсолютно уверена, что мальчик не отдал ей денег неделю назад, но в то же время признала, что вела себя утром не совсем тактично. По словам кассирши, они с контролером решили проверить, отдаст ли мальчик деньги без напоминания. Экзамена он не выдержал, и, хотя это, конечно, нельзя назвать прямой уликой, она не сомневается в его виновности. Иначе чем объяснить такой, к примеру, факт: каждый раз, когда она принималась считать деньги, он начинал без умолку трещать, явно пытаясь заговорить ей зубы. Отец мальчика обещал непременно во всем разобраться.

Выяснилось, что в обязанности мальчика входило каждую пятницу разменивать в банке тысячу крон. Из этих денег выдавали зарплату служащим учреждения, где мальчик работал. Кассир учреждения сообщил, что в упомянутый день, в прошлую пятницу, ему позвонила кассирша из банка и спросила, не могло ли случиться так, что курьер забыл отдать ей деньги. Сам курьер начисто отрицал такую возможность, но, поскольку он в тот день выполнял целый ряд других поручений и имел при себе порядочную сумму наличными, они вместе с кассиром еще раз подвели приходо-расходный баланс, и все сошлось.

Допросив сына, полицейский пришел к убеждению, что мальчик ни в чем не виноват. Однако па другой день ему позвонил кассир учреждения и сообщил, что вспомнил одну деталь, которая может оказаться существенной. В прошлую пятницу мальчик отпросился пораньше, в пять часов, чтобы успеть в кино, а на следующий день, в субботу, принес на работу кучу конфет и щедро оделял ими молоденьких сотрудниц. Когда же запасы иссякли, он сбегал в магазин напротив и купил еще конфет, и весь день в конторе царило веселье и суматоха, благо директор отсутствовал.

Полицейский погрузился в мрачные размышления. Мальчика в это время дома не было, он чинил на улице старый велосипед, который ему одолжил приятель, Сигурдур. Встретившись с сыном за послеобеденным кофе, отец, желая поскорее покончить с этой историей, вызвал его на откровенный разговор и принялся подробно обо всем расспрашивать. Откуда в прошлую пятницу у него вдруг появились деньги на кино? И на какие средства он на другой день угощал своих коллег, закатив им настоящий пир?

Мальчик потупился и не отвечал. Лицо его стало пунцовым. Полицейский подошел к сыну, схватил его за волосы и заставил смотреть себе в глаза.

– Где ты взял деньги? – спросил он. – Где? Где?

– Это были мои собственные деньги, – со стоном произнес мальчик.

– Твои деньги? – переспросил отец. – Ты лжешь!

– Нет, – ответил мальчик и расплакался навзрыд. Слезы брызнули отовсюду, словно прорвав отчаянное сопротивление кожи, за секунду до того сухой и горячей. Они текли из глаз, из носа, изо рта, и каждая капелька пота па лбу тоже была как слезинка и тоже, казалось, полна муки. Все еще держа сына за волосы, отец всматривался в его залитое слезами лицо, но остался по-прежнему непреклонен.

– Это были мои деньги, – промолвил мальчик. – Мои деньги, я их не украл!

– Что значит твои деньги? Где ты мог их заработать?

– Я их нигде не заработал, и все же это были мои деньги, и я мог поступить с ними, как мне вздумается.

– Как же они к тебе попали?

– Честное слово, деньги были мои, мои собственные, я их не украл!

– Тогда скажи, откуда они у тебя.

– Мне их дал один человек.

– Кто именно?

– Я его не знаю.

– Лжешь, – сказал полицейский, отпуская сына. – Ты мне лжешь!

– Я знал, что ты мне не поверишь, – всхлипывая, проговорил мальчик, – знал, ведь я и сам бы не поверил на твоем месте, если бы не знал, что это правда! Потому и решил не рассказывать тебе про эти деньги.

– Пойми, я стараюсь помочь тебе, – сказал отец. – Все равно, украл ты пли нет, я постараюсь тебе помочь. Но для этого ты должен сказать мне правду. За что этот человек дал тебе деньги?

– Я не знаю.

– Боже мой, сын, подумай, что ты говоришь? Кто же этому поверит?

– Никто, конечно, но раз ты спрашиваешь, я должен отвечать.

– Да, но отвечать правду. Когда это произошло? Когда тот человек дал тебе деньги?

– С месяц тому назад.

– И только на другой день после того, как ты забыл отдать деньги кассирше, ты решил их потратить! Ни раньше ни позже!

– Но я вовсе не забыл отдать деньги кассирше.

– Где же твоя логика, сын! Неужели ты не в состоянии придумать ничего более убедительного? Я готов сквозь землю провалиться от стыда, что мой сын врет так примитивно!

– Я тоже пытался найти хоть какое-нибудь правдоподобное объяснение, но у меня ничего не вышло.

– Вот видишь, ты уже сам признаешься, что все это сочинил.

– Нет, нет, как раз потому, что я не сумел ничего придумать, мне и пришлось сказать тебе правду.

– Сколько же он дал тебе? – вдруг спросил отец.

Мальчик замялся.

– Сто крон, – сказал он. – Он дал мне сто крон.

Еще через несколько дней полицейский позвонил в учреждение, где работал мальчик, и сказал, что намерен любой ценой докопаться до истины. Он попросил к телефону директора, и они договорились, что, как только полицейскому станет известна правда, он немедленно сообщит обо всем директору и они вместе решат, можно ли будет мальчику остаться в учреждении. Сыну полицейский ничего об этом не сказал, они теперь вообще почти не разговаривали друг с другом, но тем пристрастное он наблюдал за поведением мальчика в слабой надежде узнать что-нибудь дополнительно и либо выявить виновность сына, либо снять с него обвинение. Он теперь не стремился любой ценой доказать невиновность мальчика, да, по-видимому, это было уже невозможно, он просто хотел установить истину.