Главным праздником кельтов был самайн, установленный Лугом после поражения туатов. Он отмечался в ночь на 1 ноября. Скот загонялся в стойла, и вся Кельтика погружалась в беспробудный мрак — ни одного огонька, кроме звезд, если небо было безоблачным. Затем облаченные в белое друиды, каждый в своей епархии, торжественно зажигали трением священные костры Бригиты из строго определенных сортов дерева, собранного жителями загодя, а их песнопения эхом откликались во всех уголках страны — везде, где стояло хоть какое-нибудь изваяние или алтарь. У костров приносились жертвы (вплоть до средневековья человеческие), потом от главного огня затепливались тысячи других на алтарях и в домашних очагах, и после непродолжительных молитв начинались веселые пиры, игры и состязания. Добрый великан Дагда с огромной палицей и его жена Бойн вступали в единоборство с богинями разрушения Морриган и Бодб. Призом служили хорошая погода и обильный урожай в предстоящем году. Словно крышки сосудов, откидывались верхушки холмов, и их обитатели выходили к людям, чтобы принять участие в праздничном разгуле, погадать или выполнить какую-нибудь просьбу. Через неделю все возвращалось на свои места, и наступала власть злой одноглазой Кайлеах (Старухи). Может быть, так эвфемистически называли в преданиях Морану или, скорее, Холле.

В конце января Кайлеах отправлялась на Остров молодости, отыскивала в глухой чащобе источник с «живой» водой и 1 февраля являлась из леса юной и прекрасной Бригитой. По ее примеру люди в этот день умывались росой или снеготалом. Имя богини произошло от кельтского brig — сила, и она вполне оправдывала его. Бригита разрушала ею же созданные ковы и давала урожай, одевала землю цветами и зеленью, покровительствовала семье, охраняла дома от пожара и согревала моря и реки, погружая в них свои руки. Эта «девушка —  старуха» очень напоминает германскую Хольду, славянскую Полудницу —  Ржаницу и некоторых других двойственных персонажей. Словом, наступала весна, умершая природа возрождалась к новой жизни. Прошлогодние снопы наряжались в женские платья и участвовали в празднике Бригиты — прямая противоположность сожжению кукол Мораны.

А в ночь на 1 мая, накануне первого выгона скота на пастбища, с первым проблеском зари друиды вновь зажигали на холмах огни Бригиты, и почти в точности повторялся ритуал самайна, с той лишь разницей, что между кострами трижды прогоняли скот — по паре животных от каждого стада. Так приходил пастушеский праздник солнечного Бельтана, или Бельтан —  Белена, — с умыванием росой, гаданиями, играми и пирами. Аналогичный весенний праздник знали многие народы, например японцы, называвшие его тосигои —  но мацури. Они пересаживали в этот день саженцы риса на поля и возжигали священный огонь (обряд гома). А славяне приносили жертвы Ладе, Лелю и Диду (в некоторых поздних документах он выведен под именем Бода). Но у них была и более близкая параллель празднику Бельтана —  пастушеский праздник Овсеня (Авсеня, Усиньша), покровителя лошадей, имевшего двух сыновей —  близнецов, подобных Ашвинам. С Ашвинами и Ауской Овсень связан и этимологически, и календарно: его праздник отмечался в день первого выгона скота, когда Овсень совершал первый выезд в золотой колеснице, запряженной застоявшейся за зиму девяткой коней. Его символом была пара лошадей, как на празднике Бельтана, а символы близнецов — два хлеба — бросались в огонь вместе с куском жира. На эти дни праздников приходилось большинство свадеб: плодородие земное и плодородие человеческое были составными частями целого —  Природы. Древние германцы выбирали себе невест только в мае.

Однако ни кельты, ни славяне, ни германцы, как уже говорилось, не успели завершить строительство своих пантеонов. Лишь бесформенные осколки уцелели в сочинениях хронистов, отчаянно противоречащих друг другу, безбожно перевирающих имена, подменяющих факты домыслами и перемежающих все это безудержной фантазией. Однако кое-что уловить все-таки можно. Например, ясно выделяются триады — основа основ всякого пантеона. Вот одна из них: Окопирн (воздух), Перкунс (огонь) и Тримпс (вода). Ее считают главной, у германцев этим богам соответствуют Гес (его жертвы вешались), Таранис (его жертвы сжигались) и Тевтат (его жертвы топились, как жертвы Нерт), а у восточных славян — крылатый Симаргл, знойный Дажьбог и дождливая Макошь. Это три состояния неба — кельтско —  германского Луга, славянского Сварога. Тримпс потом раздвоился на морского бога Антримпса и бога рек и источников Потримпса. Потримпс образовал две новые триады: с Перкунсом и Пикколсом (юность, зрелость и старость), с Тримпсом и Антримпсом. Потримпса и Антримпса можно сопоставить с Белбогом (добро, мир, земля, раци) и Чернобогом (зло, война, преисподняя, зирнитра), поскольку их «родителя» Тримпса обычно уверенно отождествляют с Триглавом — даже по имени. Окопирн также образовал вторую триаду — с Антримпсом и Свайкстиксом (воздух, вода, звезды) и третью — с Пердоитсом и Пушкайтсом (небо, море, земля).

Все эти и многие другие тройственные союзы древних богов заменил в конечном счете один — христианская Троица.

Во времена римского императора Августа мир приблизился к рубежу. Уходил в прошлое не просто век, даже не эпоха. Наступала новая эра…

Собирались в катакомбах рабы и пролетарии, рисовали на стенах рыб и ягнят и произносили непонятные слова: мессия, логос, ессеи. Из восточных провинций шел свет нового учения — христианства. Сбывалось древнее пророчество греческих мифов о том, что Европа — дочь Азии. Сбывалось и наполнялось новым смыслом. Христианский Бог обещал спасение и блаженство всем — рабам и плебеям, сирийцам и галлам, ремесленникам и гладиаторам. Рождение нового универсального Бога стало рождением новой эры и началом конца Римской империи, римской религии, римского общества, всего античного мира.

Август этого еще не знал. Он не знал, что через девятнадцать лет после его смерти в далекой Иудее пятый ее прокуратор Понтий Пилат отдаст того, кого потом объявят Богом, на растерзание синедриону. Христос погибнет смертью раба, и его смерть станет смертью рабовладельческого Рима, а орудие казни — крест — будет предметом поклонения адептов новой религии. Римские храмовые легенды станут христианскими, а их персонажи сменят имена на варварские, и появятся новые легенды — о том, как весталка Туския доказала свою невинность, донеся воду в решете от Тибра до фо—: рума Романум, как дети Аппия, жреца Аполлона, обращали любые предметы в вино и хлеб, как император Веспасиан исцелил слепого и калеку простым прикосновением. Возможно, такой случай действительно имел место, только понимать его надо не буквально, а символически. Корсунский епископ тоже возвратил зрение Владимиру, но лишь после того, как тот принял христианство. «прозревший» князь после этого «исцелил» всех своих подданных. Август ел хлеб и пил вино, не подозревая о том, что ест тело распятого варвара и пьет его кровь, невольно приобщаясь при этом к религии рабов. Об этом впервые узнает Тиберий.

Но в полной мере силу опасности новой религии оценит «апокалиптическое чудовище» — Нерон. Парадоксально, но факт: стремясь уничтожить христианство, Нерон укреплял его. Христиан стравливали с хищниками в Колизее — рождались и быстро распространялись легенды о мучениках, например, о Данииле в львином рву. Христианам инкриминировали поджог Рима — возникло пророчество Иоанна. Проповедников Петра и Павла, согласно христианской легенде казненных в Риме в 65 году, церковь возвела в ранг апостолов и вручила им ключи от Рая (в них нетрудно узнать ключи Януса, которыми, по словам Овидия, он охранял «мир и пороги»).