Вот если бы Чарлз так считал!

– Завтра мы с женой пойдем на похороны миссис Дорис.

– Спасибо, Отто.

«Завтра похоронят нас обеих», – горько подумала Трейси.

Ночью она не сомкнула глаз. Ворочалась на узкой тюремной койке и смотрела в потолок. И в уме вновь и вновь прокручивала разговор с Чарлзом. Он даже не дал ей шанса что-либо объяснить.

Надо подумать о ребенке. Трейси случалось читать о женщинах, которые рожали в тюрьмах. Но это было настолько далеко от ее жизни, что все они казались ей людьми с иной планеты. А теперь то же самое случилось с самой Трейси… «Поступай так, как считаешь лучше для твоего ребенка», – сказал ей Чарлз. Трейси хотела бы родить, но понимала, что ребенка с ней не оставят. Отнимут, потому что пятнадцать лет ей придется провести в тюрьме. Да уж лучше пусть ребенок ничего не знает о своей о матери.

Трейси расплакалась.

В пять утра в камеру Трейси в сопровождении надзирательницы вошел мужчина-охранник:

– Трейси Уитни?

– Да. – Она сама удивилась тому, как странно прозвучал ее голос.

– По постановлению уголовного суда штата Луизина вас надлежит препроводить в женское исправительное заведение Южной Луизианы. Пошли, крошка.

Пока Трейси вели по коридору, из соседних камер донеслось несколько выкриков:

– Счастливого пути, дорогуша!

– Скажи мне, где ты припрятала ту мазню, а деньги мы с тобой поделим пополам!

– Если попадешь в «большой дом», спроси Эрнестину Литтлчеп. Она позаботится о тебе!

Трейси прошла мимо телефона, по которому разговаривала с Чарлзом. Прощай, Чарлз!

Во дворе ее поджидал желтый тюремный автобус с зарешеченными окнами. Двигатель работал на холостом ходу. Внутри уже сидело с полдюжины женщин-заключенных, которых сторожили два вооруженных охранника. Трейси вгляделась в лица компаньонок: одно непокорное, другие скучающие; на иных следы отчаяния. Прежние жизни подошли к концу. Теперь они – изгои, и всех их, как зверей, поместят в клетки. Интересно, подумала Трейси, какие преступления совершили они? Есть ли среди них невиновные, как она? И что другие читали у нее на лице?

Поездка тянулась бесконечно долго. В автобусе было жарко и дурно пахло, но Трейси ничего этого не замечала. Она ушла в себя и не видела ни окружающих, ни сочно-зеленых пейзажей за окном машины. Она оказалась в другом времени и в другом месте.

Трейси снова была девочкой с матерью и отцом на берегу океана. Отец на плечах вносил ее на глубину, а когда она вскрикивала, выговаривал: «Ты не маленькая!», и опускал в холодную воду. Когда вода смыкалась над ее головой, Трейси начинала задыхаться и сходила с ума от страха. Отец вытаскивал ее на поверхность и повторял все сначала. С тех пор она панически боялась воды…

В аудиторию колледжа набились студенты, их родители и родные. Трейси произносила выпускную речь и говорила пятнадцать минут. В словах звучали возвышенный идеализм, ссылки на прошлое и вера в будущее. Декан наградил ее ключом «Фи Бета Каппа»[10]. «Пусть хранится у тебя», – сказала Трейси матери, и красивое лицо Дорис озарилось гордостью.

«Я еду в Филадельфию, мама. Буду работать в банке».

Ей позвонила ее лучшая подруга Энни Малер:

– Тебе в Филадельфии понравится. Здесь все так культурно. Красивые пейзажи и не хватает женщин. Мужики совершенно изголодались. Я найду тебе место в банке, где работаю сама.

Они занимались любовью с Чарлзом. Трейси смотрела на мелькавшие на потолке тени и думала: «Сколько девушек хотели бы оказаться на моем месте?» Чарлз был первостатейной добычей. Трейси тут же устыдилась этой мысли. Она по-настоящему любила его. Чарлз входил в нее все глубже и чаще. «Ты готова?» – спросил он. И она солгала: «Да!» – «Тебе было хорошо?» – «Да, Чарлз». А сама подумала: «А было ли?» – и снова ощутила чувство вины.

– Ты что, оглохла? Я с тобой говорю! Поднимайся, поднимайся, пошли.

Трейси снова оказалась в желтом тюремном автобусе. Он остановился за мрачным забором каменной кладки. Девять линий ограждений с колючей проволокой наверху окружали пятьсот акров сельхозугодий и леса, принадлежавшие женскому исправительному заведению Южной Луизианы.

– Вылезай, – повторил охранник. – Приехали.

Вот он каков, ад.

К новеньким, только что прибывшим заключенным обратилась плотная надзирательница с крашеными темно-каштановыми волосами и каменным лицом:

– Некоторым из вас предстоит пробыть здесь очень долго. Единственный способ выдержать – забыть обо всем, что за этими стенами. В ваших силах облегчить себе срок или сделать его труднее. У нас здесь есть определенные правила, и им надо следовать. Мы говорим вам, когда вставать, когда работать, когда есть и когда идти в туалет. Нарушите какое-нибудь правило – пожалеете, что остались в живых. Мы предпочитаем решать все мирным путем, но знаем, как справиться с бунтарями. – Надзирательница скользнула взглядом по заключенным и задержала глаза на Трейси. – Сейчас вы отправитесь на медосмотр. Затем в душ, затем по камерам. Утром вам объявят ваши производственные обязанности. – Она уже собралась уходить, но тут стоявшая рядом с Трейси бледная девушка попыталась ее о чем-то спросить:

– Извините, не могли бы вы…

Лицо надзирательницы налилось яростью.

– Прикуси свой долбаный язык! Вы отвечаете только в тех случаях, когда вас спрашивают! Ясно? Это касается всех! Поняли, засранки?

И тон, и слова поразили Трейси. Надзирательница дала знак двум охранникам, стоявшим в глубине помещения:

– Уберите отсюда этих дешевок!

Трейси вместе с другими, словно стадо скота, выпроводили вон и повели по коридору. Заключенные оказались в большой комнате, выложенной белой кафельной плиткой. У смотрового кресла стоял толстый, среднего возраста человек в засаленном халате. Одна из охранниц скомандовала:

– Стройся! – и заставила женщин выстроиться в шеренгу.

– Я, леди, доктор Гласко, – сообщил мужчина в халате. – Раздевайтесь!

Женщины нерешительно переглянулись. И одна спросила:

– До какой степени?..

– Вы что, не понимаете слова «раздеваться»? Снимите одежду! Всю!

Заключенные начали медленно раздеваться. Одни сдерживались, другие негодовали, третьи выказывали полное безразличие. Слева от Трейси стояла женщина под пятьдесят и немилосердно тряслась, справа – худая до жалости девчушка, которой на вид было не больше семнадцати лет. Всю ее кожу покрывали прыщи.

Врач кивнул первой:

– Садись в кресло и поднимай ноги. – Женщина колебалась. – Ты задерживаешь остальных, – поторопил ее врач. Заключенная повиновалась. Он ввел зеркало ей во влагалище. – Венерическими заболеваниями страдаешь?

– Нет.

– Ладно, мы все скоро выясним.

Первую сменила в кресле вторая. Врач уже собирался приступить к осмотру. Но в это время Трейси крикнула:

– Подождите!

Доктор удивленно поднял глаза.

– В чем дело?

Все повернулись к Трейси.

– Вы не продезинфицировали инструмент!

Доктор Гласко холодно улыбнулся.

– У нас здесь появился гинеколог. Боишься заразы, да? Тогда становись в конец очереди.

– Что? – оторопела Трейси.

– Ты что, не понимаешь по-английски? Вали назад! – Растерявшаяся Трейси заняла место в конце шеренги. – А теперь, если никто не возражает, продолжим, – ухмыльнулся врач и ввел зеркало в лежащую в кресле женщину. Только тут Трейси догадалась, почему ее поставили последней: врач до нее намеревался исследовать всех одним и тем же нестерильным инструментом. Трейси охватил гнев. Могли бы осматривать по одной, а не унижать, раздевая всех скопом! И ведь этому подонку все сойдет! Потому что если протестовать – то дружно! Но вот наступила ее очередь. – Прошу в кресло, мисс доктор!

Трейси колебалась, но выбора не оставалось. Она села в кресло и закрыла глаза. Врач раздвинул ей ноги и ввел инструмент. Трейси почувствовала холод стали. Инструмент двигался в теле: ей делали больно – намеренно. Трейси скрипнула зубами.