Реальность, в которой мы живем и частью которой мы сами являемся, только кажется очевидной и определенным способом постижимой. Нет ничего более странного и причудливого для рационального сознания, чем подлинная природа существования. Что мы воспринимаем в качестве наблюдателей и какова связь между представленными осознанию перцептивными образами и реальным Миром, воздействующим на нас?

Интуитивное осознание двойственности бытия преследует человека уже несколько тысячелетий. Мы чувствуем, что за психическим опытом кроется еще нечто, но присущая человеку склонность покорно следовать автоматическим восприятиям и упорядоченным, рациональным интерпретациям вытесняет этот факт на самую далекую периферию чувственного опыта и осознания.

Обратите внимание, мы крайне редко отдаем себе отчет в следующем, лежащем на поверхности обстоятельстве: основная часть духовного, мистико-религиозного и философского знания декларирует «странную» идею, что Реальность кардинально отличается от того «мира», что мы привыкли воспринимать. Изучая долгую историю человеческих попыток осмыслить внешнее и внутреннее Бытие, мы даже не удивляемся, что почти все гигантское наследие духовной и философской мысли исходит либо из некоего двоемирия, либо из противопоставления мира истинного и мира иллюзорного. А ведь это по-настоящему удивительная идея, противоречащая повседневному опыту и нашей стихийной рациональности!

Тем не менее, возникает вполне оправданное впечатление, что эта идея об устройстве мироздания возникла первой. Она была дана нам как наивная непосредственность первого опыта сознания, возможно, еще во времена позднего палеолита. Во всяком случае, мы можем говорить, что с этой идеи начинается история человеческого мышления.

Познавательная установка изначального «материализма» (противоположная концепция, где мир реальный и мир перцептивный объявляются фактически тождественными друг другу) возникла в человеческом разуме значительно позже. Очевидно, она явилась следствием чрезмерной увлеченности древних людей интуитивными концептами, оторванными от практических нужд инструментально-механического освоения жизненного пространства, своего рода реакцией на древнейшую метафизику. Можно сказать, что эта поздняя установка стала продуктом выхолащивания самого первого, непрактичного и, соответственно, более объемного видения. Иными словами, это результат интеллектуальной редукции, имевший исключительно прикладное, а не экзистенциальное значение для человека, вторгшегося во внешнюю среду с целью ее гуманизации (то есть, обустройства в соответствии с биологическими, психологическими и социальными потребностями кото шргепз).

Если взглянуть на ситуацию познания и описания мира таким образом, можно сделать вывод, что стихийно материалистическое мышление, утверждающее однородность либо жесткое (по принципу отражения) слияние реальности и воспринимаемого, парадоксальным образом оказывается мышлением, опирающимся на фантазию и воображение. Ибо идея материалистического мира возникла после акта во-ображения (конструирования фиктивного образа) человеком своей сути — своей природы, желаний, проблем и задач, связанных с осуществлением желаний, своей роли, функций и, наконец, судьбы.

Иными словами, примитивная конструкция «привычное восприятие окружающего равно или максимально приближено к объективной Реальности», вопреки своей кажущейся очевидности, не является когнитивным открытием. Это исключительно психологическая позиция, формирующаяся у человека вместе с субъективным образом себя. А это значит, что она обусловлена не онтологической истиной, а практикой выживания и условностями социального опыта.

Так и образовалась эта парадоксальная ситуация. Фантасмагорическая картина мира, созданная стихийными материалистами на редукционистской основе, стала общепринятой, само собой разумеющейся и неопровержимой. Объемное чувство Реальности, избегающее редукции и порождаемых редукцией искажений, осталось в центре внимания духовных искателей и непрактичных философов, и ушло, таким образом, на второй план. На фоне торжествующего прагматизма и рационализма оно стало казаться «бесполезными фантазиями», «дремучими заблуждениями примитивного человека», — словом, тем, что никому не нужно, не содержит никакой истины, а потому должно быть забыто.

Тем не менее, идея двойственности мира, идея иллюзорности перцептивного пространства продолжает настойчиво существовать в непосредственном чувственном опыте, по сей день (как и во все времена) мотивируя духовные стремления и философские размышления человека. Стоит нам отвлечься от привычного стереотипа практического действия по переделыванию и обустройству окружающей среды, как изначальное чувство Реальности пробуждается и начинает создавать идеалистические либо агностические модели мироздания.

Проще всего заметить эту закономерность на примере истории западного мира в XX веке, когда после двухсот лет непрерывной экспансии рационализма и редукционизма вдруг мощно возродились интуитивизм, иррационализм, всевозможные идеалистические концепции. И даже наука, казавшая раньше квинтэссенцией человеческого гайо, принимает позитивистскую теорию познания, развивающую критическую философию Канта, где Реальность провозглашена непостижимой вещъю-в-себе, а воспринимаемое предстает в виде потока феноменов — субъективных явлений, по которым принципиально нельзя судить о сущности являемых в опыте объектов.

Модель нагуализма, предложенная Карлосом Кастанедой, становится весьма показательной в этом контексте. Извечная идея двух миров представлена им с впечатляющим размахом и в новой перспективе.

Диада тональ и нагуаль — «истинная пара», лежащая в основе «магического знания» индейских шаманов — кажется настолько убедительной концепцией, что выяснение ее подлинного происхождения уходит на второй план. Действительно, так ли уж важно ее реальное авторство? Независимо от того, принадлежит эта идея древнему шаманскому знанию (знанию «толтеков») или это продукт мистической интуиции самого Кастанеды, значение нагуалистского описания ничуть не умаляется. Его в том или ином виде подтверждает множество духовных традиций (прежде всего, ориентальных), а также современные исследования в области теории восприятия, психологии и семантики, концепции современной квантовой физики, не менее «странные» для рационального ума, чем самый «темный» мистицизм.

В предыдущих книгах я посвятил сотни страниц размышлениям об «истинной паре» с точки зрения обусловленности перцепции, «описания (психической репрезентации) реальности» (тональ) и Реальности вне описания (нагуаль). Неоднократно было сказано, что нагуаль есть по сути своей Непостижимое, не подлежащее осмыслению и описанию, данное нам как непосредственное чувствование, тщательно замаскированное, вытесненное перцептивным аппаратом тоналя, организующего восприятие по законам созданного нами «описания мира».

И все же я считаю, что следует еще раз поразмышлять о природе истинной Реальности, ибо видение, наверное, наиболее ярко выражает эту непостижимую сущность.

Несмотря на то, что окончательное Бытие остается трансцендентным, о некоторых проявлениях трансцендентного нагуаля говорить можно, хотя крайне трудно усвоить и осознать идеи, пребывающие на самой границе человеческого описания.

Во-первых, Реальность не содержит объектов. Такие понятия, как вещество или субстанция, к нагуалю не применимы. Это первый парадокс, с которым мы немедленно сталкиваемся, когда входим в контакт с Реальностью через нагуалистское видение — режим перцепции, максимально удаленный от всех присущих человеческой форме перцептивных шаблонов и паттернов. Мы созерцаем лишь непрерывно меняющееся расположение сил, за которым невозможно различить никакой стабильности, кроме повторения волновых паттернов, данных в чувственном опыте видящего как некие узоры ритмично возникающей и исчезающей светимости.