– Я учила Йенса надевать сандалики самостоятельно. Это заняло все лето… – Она через силу улыбнулась, в первый раз за все время. – Все лето! Но к осени он уже справлялся сам… Потому-то и удрал в тот день. Сам надел сандалии. Зачем я его научила? Если бы он не умел…

– Не думай об этом. Ты сама знаешь, что это не так.

– Ты не понял… Я научила его надевать сандалии, чтобы самой это не делать. Время экономила…

– Ты не должна себе винить.

– Спасибо за совет… Вообще-то я занимаюсь этим уже двадцать лет.

Наступила гнетущая тишина. Юлия вдруг поняла, что белые детские косточки на каменистом берегу в Стенвике ушли в прошлое. Теперь она видела перед собой Йенса, своего сыночка, как тот, высунув язык от усердия, застегивает непослушными пальцами ускользающие ремешки.

– Кто нашел сандалик?

– Не знаю… Прислали по почте.

– От кого?

– Отправитель не указан. Пришел коричневый конверт, а что там на штемпеле, я так толком и не разобрал. Но, похоже, отправлен отсюда. С Эланда.

– И никакого письма?

– Ничего.

– И ты даже не предполагаешь, кто его послал?

– Нет, – сказал Герлоф, не глядя Юлии в глаза. Уставился на стол и замолчал. Догадывается, решила Юлия, но говорить не хочет.

Она вздохнула.

– Но есть и еще дела. – Герлоф почувствовал, что надо прервать молчание. «Есть еще дела». На большее его не хватило.

– Какие дела?

– Ну…

Герлоф растерянно поморгал и уставился на дочь. Забыл он, что ли, зачем ее вызвал? У Юлии тоже словно отшибло память. Она вдруг сообразила, что даже не поинтересовалась, как живется отцу, не посмотрела его комнату. Сандалик занимал все ее мысли. Только подержать в руке.

Она огляделась. Про себя отметила, где расположены кнопки вызова персонала, – как медсестра. А как дочь… как дочь она обнаружила, что отец перевез с дачи все памятные предметы. Три лакированные дощечки с названиями его парусных лайб… «Летящая по волнам», «Ветер» и «Нор»[3]. Дощечки были аккуратно прибиты над черно-белыми фотографиями судов. Капитанский сертификат в рамке под стеклом, украшенный несколькими печатями, в том числе сургучной. На книжной полке – судовые журналы в кожаных переплетах, а рядом – две крошечные модели парусников, каждая в своей бутылке.

Прямо как в музее мореходства, подумала Юлия. Ни пылинки, все блестит. Она вдруг поняла, что завидует отцу, – он может жить здесь со своими воспоминаниями и не входить в контакт с внешним миром, где надо все время к чему-то стремиться, доказывать, что ты молод, умен и полон энергии. Он не должен ничего и никому доказывать.

На ночном столике – Библия в черном переплете и несколько баночек с лекарствами. Юлия покосилась на письменный стол.

– Ты даже не спросил, как я себя чувствую, Герлоф, – тихо сказала она.

Герлоф наклонил голову.

– А ты даже не назвала меня папой.

Молчание.

– И как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– По-прежнему работаешь в больнице?

– Да… – Она решила не говорить, что давно уже на больничном. Зачем ему это знать? – По дороге заехала в Стенвик, посмотрела на твой летний дом.

– Молодец. И как там?

– Как обычно. Заколочен.

– Стекла целы?

– Целы, целы. Там был один старик… Вернее, его там не было. Пришел, когда увидел, что я приехала.

– Наверное, Йон. Или Эрнст.

– Он представился как Эрнст Адольфссон. Вы же старые знакомые.

Герлоф кивнул:

– Скульптор. Старый каменотес. Вообще-то он из Смоланда, но…

– …но даже несмотря на то, что из Смоланда, хороший парень, – насмешливо подсказала Юлия. – Ты это хотел сказать?

– Он в Стенвике с незапамятных времен.

– Да… я вспомнила его. Знаешь, он бормотал что-то невнятное, про какую-то историю еще с времен войны… Какую войну он имел в виду? Вторую мировую?

– Он присматривает за домом. Живет-то недалеко. Рядом с каменоломней. Сейчас камень не добывают, бедняга подбирает из того, что осталось. Раньше там пятьдесят человек работало, а теперь один Эрнст… Он мне немного помогает прояснить всю эту историю.

– Эту историю? Ты хочешь сказать… то, что случилось с Йенсом?

– Ну да. Мы немало про это говорили… Ты надолго?

– Да… – Юлия не была готова к этому вопросу. – Не знаю.

– На пару недель можешь задержаться? Хорошо бы…

– Это очень долго, – сказала Юлия. – Мне надо домой.

– Надо? – Герлоф словно бы удивился и покосился на сандалию.

Юлия проследила его взгляд.

– На какое-то время останусь, – быстро сказала она. – Если нужна помощь…

– Помощь с чем?

– Помощь с тем… не знаю. С тем, что мы должны сделать. Чтобы жить дальше, – повторила она отцовскую фразу из телефонного разговора.

– Вот и хорошо.

– И что же мы должны сделать?

– Поговорим с людьми. Послушаем, что говорят. Раньше всегда так делали…

– Ты хочешь сказать… с людьми? Со многими людьми? Их было много?

Герлоф посмотрел на сандалию.

– Ты не так поняла… я хочу поговорить с теми, кто здесь живет. На Эланде. Кто-то обязательно что-то знает.

Прямого ответа от него не добьешься… В Юлии зашевелилось раздражение. Охотнее всего повернулась бы и ушла, но раз уж она здесь… К тому же у нее с собой пирожные.

Я останусь, Йенс. Ради тебя я останусь на несколько дней.

– А кофе здесь есть?

– Обычно есть.

– Тогда давай попьем кофе с пирожными… А где мне остановиться? У тебя есть предложения? – спросила она, чувствуя себя до отвращения предусмотрительной. Точно, как ее старшая сестра.

Герлоф повернулся к столу, выдвинул маленький ящик и нашарил связку ключей.

– Вот… сегодня можешь переночевать в моей рыбацкой хижине… Там есть свет.

– Но я же не могу… – Юлия пристально посмотрела на Герлофа. Смотри-ка, заранее все спланировал. – Там же сплошные сети… и всякие снасти! Поплавки, грузила… банки со смолой. Попадусь на какой-нибудь крючок и останусь там навсегда.

– Ничего такого там давно нет. Я уже сколько лет не рыбачу… Никто в Стенвике не рыбачит.

– Я помню, сколько там было всякого барахла… Не войти, – сказала Юлия. – Помню, как…

– Там все прибрано. Твоя сестра позаботилась.

– Значит, я ночую в Стенвике? Одна?

– Это только кажется, что в поселке никого нет. Люди там есть… есть, есть там люди.

Через полчаса Юлия стояла на берегу в Стенвике и молча наблюдала, как сгущаются сумерки. Облака не рассеялись, по небу то и дело пробегали таинственные темные тени. Безумно хотелось выпить стакан вина… или два. Или принять таблетку.

Это все из-за волн. Сейчас море успокоилось, волны с еле слышным шорохом шевелили мелкие камушки на берегу. А скоро настанет время осенних штормов, и они, вышиной с человека, с глухим грохотом покатятся на берег, принося с собой все что угодно – обломки затонувших кораблей, дохлую рыбу, человеческие кости.

Юлии вовсе не хотелось искать что-то в камнях. После того дня она ни разу не купалась в море.

Она резко отвернулась от моря и посмотрела на отцовскую рыбацкую хижину на обрыве. Домик казался маленьким и одиноким.

Так близко к тебе, Йенс.

Зачем она взяла у отца ключи и согласилась переночевать в этом сарае?.. Впрочем, какая разница. Одна ночь. Темноты она никогда не боялась, а к одиночеству давно привыкла. Одна ночь. Или две. А потом домой.

Юлия поставила дорожную сумку на ступеньки и отперла висячий замок на белой двери. Порыв ветра с пролива буквально втолкнул ее в темные сени.

Дверь за ней захлопнулась, и сразу исчезли все звуки – шипение волн, шелест последних сухих листьев. В хижине стояла мертвая тишина.

Она нашла выключатель.

Герлоф не соврал. Здесь все по-другому, совсем не так, как ей помнилось с детства. Хижина изменилась не только снаружи, но и внутри.

Тогда это был просто-напросто сарай для рыболовных принадлежностей – пропахшие рыбой сети, подсачки, вентеря, сломанные поплавки и пожелтевшие газеты. Сестра все перестроила. Деревянные панели, лакированный дощатый пол. Холодильник, электрообогреватель, небольшая настольная электроплита у окна с видом на берег. Под окном напротив, выходящим в сторону острова, на столике – бронзовый корабельный компас с деталями из полированной латуни. Еще одно напоминание о годах, проведенных Герлофом в море.