Нат смотрел на меня с возрастающим недоумением. — Если ему требуется помощь, так чего вы смеетесь? Я не мог объяснить ему. Черт, я и сам себе не мог объяснить. Я ухватил Скипа за локоть и дернул. Мы побежали по ступенькам на первый этаж. Нат побежал за нами. Как и все остальные.

Первое, что я увидел, когда мы вывалились из северной двери, был желтый прямоугольник парусины. Он лежал на земле, залитый водой с плавающими в ней комочками снега. Тут мне в кроссовки начала просачиваться вода, и я перестал оглядываться по сторонам. Подмораживало, и дождь колол мою беззащитную кожу иголками, которые частично состояли изо льда.

На Этапе Беннета воды было по щиколотку, и мои ноги уже немели от холода. Скип поскользнулся, я ухватил его за локоть, Нат поддержал нас обоих сзади и не дал упасть навзничь. Впереди послышался отвратительный звук — полукашель, полухрип. Стоук лежал в воде, будто набухшая коряга, по его бокам колыхалась шинель, а вокруг головы колыхалась черная грива волос. Кашель был надсадным, бронхиальным. При каждом пароксизме из его губ вырывались крохотные брызги. Один костыль лежал рядом с ним. Другой уплывал в сторону Беннет-Холла.

Вода накатывалась на бледное лицо Стоука. Его кашель переходил в придушенное бульканье. Глаза у него были устремлены прямо в дождь и туман. Казалось, он не заметил нашего появления, но когда я встал на колени с одного его бока, а Скип с другого, он начал отпихивать нас руками. Ему в рот затекла вода, и он, казалось, забился в судорогах. Он тонул у нас на глазах. Больше меня не тянуло смеяться, но с тем же успехом я мог бы и продолжать. “Сначала они шутили, — сказала Кэрол. — Сначала они шутили. Включи радио, Пит, я люблю старые песни”.

— Поднимем его, — сказал Скип и ухватил Стоука за плечо. Стоук слабо хлопнул его рукой, как у восковой фигуры. Скип не обратил никакого внимания, может, даже не почувствовал. — Да побыстрее же. Бога ради.

Я ухватил Стоука за другое плечо. Он плеснул мне в лицо водой, словно бы мы валяли дурака в бассейне на чьем-то заднем дворе. Я поглядел поверх намокшего распростертого тела на Скипа. Он кивнул мне.

— Готовсь.., есть… ВЗЯЛИ!

Мы напряглись. Стоук частично поднялся над водой — от пояса вверх, — но и все. Меня поразил его вес. Рубашка выбилась у него из штанов и колыхалась в воде вокруг его талии, будто пачка балерины. Ниже я увидел его белую кожу и черную ямку пупка, точно продырявленную пулей. И еще там были шрамы, зажившие рубцы — путаница веревочек в узлах.

— Помоги, Натти! — прохрипел Скип. — Поддержи его, хрена ради!

Нат встал на колени, обдав водой всех нас, и обнял Стоука со спины. Мы старались вытащить его из ледяной похлебки, но теряли равновесие в скользком снежном месиве, и нам не удавалось объединить усилия. Полуутонувший Стоук тоже мешал нам, сотрясаясь от кашля, барахтаясь в попытке вырваться. Стоук хотел вернуться назад, в воду.

Подошли остальные во главе с Ронни.

— Хренов Рви-Рви, — пропыхтел он, все еще хихикая, но вид у него был ошарашенный. — Ну ты даешь, бля, ну и даешь!

— Да не стой столбом, дубина! — крикнул Скип. — Помоги нам!

Ронни еще помедлил, не злясь, а просто решая, как будет лучше всего, потом оглянулся проверить, кто еще пришел. Он поскользнулся, и Тони ДеЛукка, который тоже еще похихикивал, ухватил его и удержал на ногах. Они столпились на затопленном Променаде, все мои карточные приятели из гостиной третьего этажа, и почти все по-прежнему не могли удержаться от смеха. Они были похожи.., не знаю на что. Я так, наверное, и не узнал бы, если бы не рождественский подарок Кэрол., но, конечно, это было потом.

— Тони, ты, — сказал Ронни, — Брад, Ленни, Барри берем его за ноги.

— А я, Ронни? — спросил Ник. — А что я?

— Чтобы его поднимать, ты мелковат, — сказал Ронни, — но, может, он прочухается, если его пососут.

Ник попятился. Ронни, Тони, Брад и Барри Маржо проскользнули слева и справа от нас. Ронни и Тони подсунули руки под икры Стоука.

— Ох, черт! — взвизгнул Тони с омерзением и все еще почти смеясь. — Это надо же! Ноги, как у пугала!

— Ноги, как у пугала! Ноги, как у пугала! — злобно передразнил его Ронни. — Поднимай, мудак, итальяшка трахнутый, нимрод! Это тебе не выставка искусства. Ленни и Барри, подхватите его под обездоленную жопу вместе с ними. И сбросьте…

— ..когда другие ребята его поднимут, — докончил Ленни. — Усек. И не обзывай моего paisan <Здесь: земляк (исп.).> итальяшкой.

— Уйдите, — выкашлянул Стоук. — Прекратите, убирайтесь.., неудачники хреновы… — Он снова задохнулся в пароксизме кашля. Жуткие рвотные звуки. В свете фонаря его губы выглядели серыми и скользкими.

— Это кто же про неудачников вякает? — сказал Ронни. — Хренов полуутопший педик. — Он посмотрел на Скипа, из волнистых волос на прыщавое лицо стекала вода. — Командуй, Кирк.

— Раз.., два.., три… ВЗЯЛИ!

Мы выпрямились. Стоук Джонс появился из воды, как затонувший корабль, поднятый со дна. Мы зашатались под его тяжестью. Передо мной на мгновение повисла его рука, а затем скрепленная с ней кисть описала дугу и больно хлестнула меня по лицу. Бац! Я снова начал смеяться.

— Положите меня! Мудаки трахнутые, положите меня! Мы пошатывались, выделывали па в снежном месиве. С него стекала вода, с нас стекала вода.

— Эколлс! — заорал Ронни. — Марчант! Бреннен! Чтоб вам, да помогите, мудаки безмозглые, а?

Рэнди и Билли зашлепали к нам. И еще трое-четверо, привлеченные криками и всплесками (почти все любители “червей” с третьего этажа), ухватили Стоука. Мы неуклюже перевернули его — наверное, смахивая на самую фанатичную группу поддержки, по какой-то причине репетирующую под проливным дождем. Стоук перестал вырываться. Он неподвижно лежал на наших руках, его руки свисали справа и слева, ладони были повернуты вверх, точно чашечки, подставленные под дождь. Все уменьшающиеся каскады низвергались из его намокшей шинели и штанин. “Он взял меня на руки и отнес к себе домой, — сказала Кэрол, говоря о мальчике с ежиком коротких волос, мальчике, который был се первой любовью. — Нес всю дорогу вверх по Броуд-стрит в один из самых жарких дней года. Он нес меня на руках”. Я не мог выбросить ее голос из головы. В каком-то смысле так никогда и не смог.

— Общежитие? — спросил Ронни у Скипа. — Тащим его в общежитие?

— Дьявол, не туда! — сказал Нат. — В амбулаторию.

Поскольку мы вытащили его из воды (а это была большая трудность и уже преодоленная), то амбулатория была именно тем, что требовалось. Она помещалась в маленьком кирпичном здании сразу за Беннет-Холлом, и до нее было триста — четыреста ярдов. Стоит нам выбраться с дорожки на асфальт проезда — и дальше идти будет нетрудно.

И мы отнесли его в амбулаторию — несли на высоте наших плеч, будто сраженного героя с поля брани. Кое-кто из нас еще испускал хихиканье или фыркал. В том числе и я. Один раз я перехватил взгляд Ната: он смотрел на меня так, будто я и презрения был недостоин, и я попытался подавить рвавшиеся наружу звуки. Несколько секунд я держался, а потом вспомнил, как он крутился на своем костыле (“Олимпийские судьи все.., дают ему десять очков”), и начинал снова.

Пока мы несли Стоука вверх по склону к амбулатории, он заговорил всего раз.

— Дайте мне умереть, — сказал он. — Хоть разок в глупых все мне-мне-мне жизнях сделайте что-то стоящее. Положите меня и дайте мне умереть.

Приемная была пуста. Телевизор в углу демонстрировал старый эпизод “Золотого дна” неизвестно кому. В те дни они еще не умели толком настраивать цвет, и лицо папаши Картрайта было цвета свежего авокадо. Наверное, мы шумели, точно стадо бегемотов, выбирающихся на берег, и дежурная сестра сразу выбежала к нам. Следом за ней — санитарка (скорее всего студентка, отрабатывающая стипендию вроде меня) и щуплый тип в белом халате. На шее у него висел стетоскоп, а из уголка рта торчала сигарета. В Атлантиде курили даже доктора.