Мы тогда еще не знали, что капитан, не просчитывая последствий, буквально сразу направил одну за другой две группы разведчиков и саперов на правый берег. Хотел с ходу захватить языка и по прибытии остальных батальонов доложить командиру полка точные сведения о противостоящих нам частях.

Разведгруппы подготовил неплохо, даже привез за полста километров три легкие лодки. Но не учел многого, а главное, поторопился. Обе попытки закончились хуже некуда. Первая группа, попав в мощное течение под обрывом правого берега, отчаянно выгребала к нужному месту. Итальянцы услышали шлепки весел, осветили все ракетами и перебили разведчиков из пулемета. Вторая вылазка закончилась, едва начавшись. Лодку высветили ракетами рядом с нашим берегом, а затем ударили из легких орудий и минометов. Из пяти человек выплыли лишь двое.

Но об этом мы узнаем позже, а пока я слушал капитана и даже обратился к нему с просьбой направить меня с напарником в третий батальон, ближе к своей родной восьмой роте. Ясковец кивнул, потом запоздало спросил Ангару, не возражает ли тот.

– Никак нет, товарищ капитан. Егоров раньше служил в восьмой роте. Среди своих воевать веселее. Да и всякие проблемы легче решать.

Потом состоялась беседа с комбатом, который выделил нам с Малышко место в землянке связистов. Он заявил, что подчиняться мы будем лично ему, но постоянно лезть в наши дела не собирается. Комбат Ефимцев тоже носил капитанскую «шпалу», однако орденов еще не заслужил, а имел лишь медали «20 лет РККА» и «За боевые заслуги». В сорок втором году даже такой скромный набор наград считался достаточно высоким.

Связисты, особенно кто постарше, хоть и приняли нас нормально, но, не скрывая, с досадой переговаривались о том, что в батальоне появилась новая зубная боль.

– Вы там стреляйте поменьше, – сказал командир отделения. – Лучше наблюдайте.

Если штаб батальона располагался метрах в шестистах от берега, то моя родная восьмая рота рыла траншеи и землянки в излохмаченной снарядами и минами дубовой роще, рядом с Доном. Я сходил к ним один, без напарника. Обнялись со Степой Кращенко и Максимом Усовым, будто год не виделись. Представился ротному Чистякову, сообщил, что территория моей будущей «охоты» – третий батальон.

– Ты днем поменьше шастай, – предупредил ротный. – Это хорошо, что у нас теперь снайперское прикрытие, но место, сам видишь какое. Берег просматривается с круч, и обстрелы постоянные.

Словно подтверждая его слова, зашелестели мины, ударил один, второй взрыв. Мы нырнули в траншею, а мины продолжали сыпаться, взрываясь на земле, среди веток деревьев, врезались в дубовые стволы. Сверху сыпались земляные комья, обломки ветвей, осколки. Ну вот я снова на войне.

На третий день нашего пребывания в батальоне приходил Ангара, расспросил обстановку. Разговор шел на равных, без подколок и командирских указаний. Первые дни проходили сумбурно, привыкали к новому месту, хватались то за одно, то за другое. Батальоны растянулись по фронту километра на полтора-два каждый. Если учесть извилистую береговую полосу, заливы, ерики, камышовые болотца, то цифру можно увеличить в два раза.

Главной задачей полка было не допустить переправы немцев или итальянцев на левый берег и захвата плацдарма. В условиях тяжелых боев в Сталинграде это означало бы, выражаясь военным языком, «резкое осложнение оперативной обстановки». Итальянцы уже делали попытку форсировать Дон. Об этом напоминали два расклеванных до костей трупа, лежавших на песчаной косе. Там же торчал обгоревший остов вездехода-амфибии. Дивизия, занимавшая оборону до нас, отбила несколько попыток, но понесла большие потери.

На дощатых пирамидках, установленных на братских могилах, не указывалось количество погибших бойцов и командиров, но, судя по всему, в землю легли сотни людей. Да и наш полк за первую неделю сразу потери понес немалые.

Все мы знали, что южнее, между станицей Еланской и городом Серафимович, в конце августа наши части внезапным ударом захватили плацдарм на правом берегу. Чтобы предотвратить подобное, итальянцами обстреливались наиболее густые участки леса, балки, ерики. Кроме мин, в нашу сторону летели снаряды многочисленных пушек среднего калибра и 105-миллиметровых гаубиц. Гаубицы нередко вели огонь бризантными снарядами, взрывающимися в полусотне метров над землей. Осколки срезали кроны деревьев, доставали бойцов даже на дне траншей.

Тяжелой артиллерии у итальянцев насчитывалось немного, но раза три в неделю они обязательно пускали в ход установленные где-то за холмами шестидюймовые гаубицы. Огонь их был неточен, но «чемоданы» весили полцентнера. Если находили цель, то не спасали ни узкие глубокие щели, ни блиндажи с тройным накатом бревен и метровым слоем земли. Впрочем, блиндажей было мало – в основном легкие землянки, спрятанные ближе к толстым дубовым стволам.

За несколько недель девятая рота потеряла человек двадцать пять убитыми и ранеными, а на батарее повредило близкими попаданиями две пушки. В роте Чистякова тоже похоронили двух или трех бойцов, еще несколько контуженных и раненых отвезли в санбат.

Мы с Ваней Малышко обычно выползали на выбранные позиции перед рассветом и находились там до темноты. Хотя дни в сентябре стали не такими длинными, но лежать приходилось по 13–14 часов. На следующий день имели право отдыхать. Уставали сильно, никогда не думал, что дни могут тянуться так долго. Лежали, почти не шевелясь, на берегу, среди кустарника. Только там имелась возможность хорошо разглядеть позиции итальянцев. Вскоре мы уже знали, где находятся пулеметные гнезда, окопы артиллерийских наблюдателей.

По узким тропинкам среди деревьев спускались за водой к Дону на рассвете итальянские солдаты с канистрами или большими флягами для воды. Форма была серо-голубого цвета, кепи-пилотки (реже каски), странные брюки с напуском ниже колен, чулки-носки и башмаки с шипованными подошвами. Здесь они находились как на ладони, расстояние составляло метров триста. Слышались голоса, кто-то даже купался или ловил глушеную рыбу, которую несло течением вдоль обрывистого правого берега.

За вершинами холмов наблюдать было трудно. Приходилось постоянно задирать голову, а за неимением биноклей временно снимали с винтовок оптические прицелы. Из-за этого каждые два-три дня винтовки приходилось пристреливать, уходя подальше от берега. Думаю, что свой боевой счет я мог бы открыть в первые же дни. Трое итальянцев задержались на берегу. Ярко освещенные восходящим солнцем, они представляли отличную мишень. Следуя приказу, я не стрелял. Лишь по очереди поймал в перекрестье прицела их лица и дал возможность безнаказанно уйти всем троим.

Спустя несколько дней меня вызвал комбат Ефимцев. Перед этим случился сильный обстрел, один из гаубичных снарядов взорвался рядом с его блиндажом. Погибли командир взвода, двое бойцов, а человек пять получили сильные контузии и переломы костей. Ефимцеву было под сорок, и он иногда называл меня «сынок». Я знал, что взводный являлся его земляком. Хороший парень, которого прочили на должность командира роты, воевавший в полку с весны. Ефимцев, хорошо выпивший, обнял меня за плечи и неожиданно сказал:

– Грамотный ты парень, а все в младших сержантах ходишь. Цепляй третий угольник.

Я знал, что повышать в звании до «сержанта» имело право полковое начальство, но Ефимцев приказал принести медные треугольники и сам лично нацепил на петлицы.

– Со штабом я решу, – отмахнулся он от моих возражений. – Ты знаешь, где эти уроды-макаронники сидят, ну эти гаубичные корректировщики.

К тому времени я изучил артиллерийские посты 75-миллиметровых пушек, минометов и гаубиц. Они начинали суетиться, вертеть оптику, высовываться, наблюдая за разрывами своих снарядов или мин. Наши артиллеристы отвечали скупо. Я знал, что они испытывают недостаток в боеприпасах и берегут их на случай вражеского наступления.

– Сынок, расшлепай этих наблюдателей, которые гаубицы наводят. Сможешь?