К сожалению, я промахивался, и не раз. Но чаще укладывал пули в цель. Иначе бы не пережил ту страшную войну. Никогда не думал, что мне придется воевать в качестве снайпера.

В нашей семье ни охотников, ни военных не было. Жили мы в городе Сызрани на Волге: мама, отец, двое братьев и две сестры. Отец работал инструментальщиком в депо, мама была домохозяйкой. Я, Федор Николаевич Егоров, родился 11 мая 1923 года и был вторым ребенком в семье. Жили мы в небольшом старом доме, построенном еще дедом.

Отец имел довольно редкую специальность – инструментальщик. Он работал на токарном, фрезерном и шлифовальном станках, изготовлял и ремонтировал разные инструменты, считался ценным специалистом. Я собирался пойти по его стопам, но родители хотели, чтобы я закончил десять классов. Не получилось. Отец, трудившийся два десятка лет в старом задымленном депо, заработал болезнь легких. После очередного обострения получил инвалидность, а я, закончив восьмой класс, как старший мужичок в семье, пошел в депо учеником токаря – в семье стало очень туго с деньгами.

Отработал два года, уже получил третий разряд. Отец после лечения снова вернулся на свое место и настоял, чтобы я поступил в техникум. Окончил первый курс, и тут началась война. Я имел броню, фронт нуждался в квалифицированных железнодорожниках. Однако в феврале сорок второго года меня призвали в армию. Понесшая большие потери, Красная Армия усиленно пополнялась. Я ожидал, что попаду в железнодорожные войска, но обстановка складывалась такая, что сильно не разбирались. Попал в пехоту.

Конечно, он не был первым за два месяца моего пребывания на фронте и семь недель ускоренной подготовки в учебном полку под городом Ельцом. Я участвовал в боях на Северском Донце, отступая со своим 1311-м пехотным полком от Харькова. Вместе с другими частями мы пытались остановить врага в холмистой голой степи, где не за что уцепиться.

Но танковые соединения армейской группы Клейста и 6-й армии Паулюса снова вбивали клинья, окружая наши корпуса и дивизии. Остатки 1311-го полка пробивались из окружения, а наш третий батальон, усиленный артиллерией, прикрывал отход полка, отягощенного большим количеством раненых.

После двухдневных боев батальон потерял всю артиллерию, две трети личного состава и, уходя из-под ударов немецких механизированных частей, группами, без отдыха, шел на восток. Нам нечем было обороняться, да и людей осталось всего ничего. Еще вечером наша рота насчитывала двадцать с лишним человек. За ночь бесследно исчезли четверо. Под утро, когда начало светать, мы, ускорив шаг, почти бежали, в поисках хоть какого-то укрытия, где могли затаиться и переждать бесконечно долгий июньский день.

В здешних краях мало лесов, а за очередным холмом, который мы перевалили, расстилалась все та же степь. Еще зеленая, но кое-где начавшая желтеть под горячим южным солнцем. Впереди в низине извивалась узкая речушка, окаймленная ивняком и одинокими ветлами. Вдоль речки виднелось с десяток полуразрушенных глиняных домов – остатки хутора.

На этом кладбище человеческого жилья можно было спрятаться среди обгорелых развалин и кустов. Но бойцы поопытнее понимали, что немецкие части второго эшелона не пропустят хутор и прочешут его, как гребенкой, в поисках выходящих из окружения красноармейцев. Группой командовал старший лейтенант Чистяков, наш ротный, единственный из командиров, кто остался в живых. Сержант Петр Кращенко исполнял обязанности его заместителя, а старшина Горбуль так и оставался старшиной, заведующим хозяйством роты. Впрочем, ни роты, ни хозяйства уже не было. Так, ощипанный, смертельно уставший взвод или полтора отделения. Называй как хочешь.

Все держалось на Чистякове, его авторитете и боевом опыте. После училища он успел захватить последние месяцы Финской войны, отморозить пальцы на ногах и получить медаль «За боевые заслуги». Чистяков командовал ротой с осени сорок первого, был ранен, участвовал в неудачной Харьковской операции и сейчас пытался вывести остатки роты из наводненной немцами степи.

Возможно, несмотря на риск, Чистяков дал бы команду бежать к развалинам хутора, но позади уже слышался шум моторов. Старший лейтенант, не раздумывая, показал на частично обрушенный сарай для сушки сена. Сложенный из тонких почерневших от времени бревен, он открыто торчал на бугре. Но от проселка его отделяла глинистая промоина с остатками мутной весенней воды и вязкими берегами.

Люди бежали вслед за Чистяковым, к сараю. А двое бойцов, уверенные, что сарай станет для всех ловушкой, кинулись в кусты краснотала, росшие редкими пучками с другой стороны проселка. Через несколько минут на дороге появился легкий приземистый танк Т-1 со спаренным пулеметом и два мотоцикла, тоже с пулеметами. Эти танки активно участвовали в боях сорок первого года и в большинстве были выбиты. Сейчас немцы использовали их во вторых эшелонах против окруженцев и для прочесывания захваченной местности.

Сарай с ходу прострочили несколькими очередями. Все мгновенно бросились на земляной пол, покрытый тонким слоем сена. Кто-то не успел и вскрикнул, схватившись за перебитую ногу.

– Тише! – зашипели на него, зажимая рот.

– Перевяжите, кровью истечет, – сказал Чистяков и дал команду срочно собирать имевшиеся гранаты.

Гранат оказалось всего две: «лимонка» Ф-1 и РГД-33, обе гранаты противопехотные. Даже против тонкой брони ими ничего не сделаешь, связка не получится. Из оружия имелись лишь винтовки с малым запасом патронов и наганы у Чистякова и старшины. Ночью, усталые, едва бредущие бойцы выкинули гранаты, оставшиеся после боя, противогазы и все остальное, что казалось лишним. Сейчас эти выброшенные РГД могли спасти нам жизнь.

До немецкого танка и мотоциклов, остановившихся на проселке, было метров двести пятьдесят. Командир экипажа, он же, видимо, старший в группе, что-то объяснял мотоциклистам. Те кивали головой, затем оба «Зюндаппа», взревев моторами, понеслись к хутору, а Т-1 остался на холме, перегородив дорогу. Он занял хорошую позицию, откуда на несколько километров просматривалась широкая низина, степь и уходящий влево склон с редкими акациями и вязами. Затем началось то, что осталось в моей памяти на долгие месяцы и даже годы.

Танк открыл пулеметный огонь. Сначала мы не поняли, по какой цели. Потом, прильнув к узким щелям и пробоинам в стене, увидели, что вдоль дороги, по степи и склону торопливо шли и бежали наши бойцы. Остатки частей, державшие, как и мы, оборону в степи за Доном, а теперь прорывавшиеся к своим. Основная масса войск отступила или погибла, многие попали в плен. На восток упорно шли мелкие группы по 10–15 человек, некоторые – побольше. Спешили пересечь низину бойцы-одиночки.

Немецкий танк, занявший выгодную позицию на вершине холма, стал хозяином их жизней. Спаренная установка била непрерывно, высокая плотность огня настигала свои жертвы за километр и больше. Вцепившись в какую-либо группу, спаренная трасса не с первой, так со второй или третьей очереди настигала ее. Фрицы патронов не жалели, цейссовская оптика и хорошие прицелы не давали вырваться обреченным людям. Бойцы падали один за другим, раненые пытались ползти. Кто-то успевал укрыться, а затем, выбрав момент, убегал под защиту деревьев, кустарника или нырял в овражек.

– Куда же вы претесь? – сжав кулаки, шептал наш пожилой старшина Горбуль.

Позади ждала тоже смерть, и красноармейцы упорно двигались на восток. Не сказать, что людей было очень много. Но продолжали идти, возникая в прицеле пулеметов. Под огонь попали остатки батальона, или нескольких рот, примерно человек семьдесят. Две трети остались лежать между проселком и хутором, остальные добежали до речки.