Училище буду всегда вспоминать с благодарностью, хотя поначалу приходилось туго, ведь мы пришли туда с разным уровнем подготовки, а военная учеба – штука очень не простая. Распорядок дня был такой.

Подъем в шесть часов утра (летом – в 5.30), 15 минут зарядка, а затем минут двадцать упражнения с винтовкой: бег, изучение ружейных приемов, подготовка к стрельбе, техника быстрого прицеливания.

После завтрака каждый день, кроме воскресенья, шесть часов занятий. Один день: тактика, ползание, атаки, смена позиций, разведка и т. д. Второй день – стрельбище. На места занятий только бегом (4–6 километров)! Бежишь с полной выкладкой: винтовка, противогаз, шесть обойм учебных патронов и две учебные гранаты. Через плечо – шинельная скатка, которой всю шею обдерешь, пока научишься правильно укладывать.

На всю жизнь запомнились нормативные требования. Надо было с положения стоя сдернуть с плеча винтовку, достать обойму, зарядить ее, поставить планку прицела на нужное расстояние и произвести выстрел. И что самое главное – отпускалось на все это три секунды.

Когда нам сообщили нормативы, мы не поверили. Пока «трехлинейку» с плеча снимешь, уже три секунды пройдут, а тут еще заряжать да целиться. Но ведь освоили! Учили нас владеть винтовкой, как портного с иглой, привыкнуть к оружию, стать частью его. После обеда обязательно давали час поспать, а до вечера изучали уставы, связь, приемы химзащиты и прочие премудрости.

Раза два-три в неделю проводились политзанятия. Обычно на свежем воздухе. Скажу откровенно, всякие политические новости, события в стране мы слушали с интересом. Политработники у нас были опытные. И все же усталость брала свое, и мы потихоньку начинали дремать. Тут же раздавалась команда:

– Встать!

Минут пять слушаем преподавателя стоя, а затем, когда он убеждается, что окончательно пришли в себя, разрешал снова сидеть. Помню, что нравоучениями не докучали.

Три раза в неделю шестичасовые занятия проводились на стрельбище. Сотни раз повторяли приемы изготовки, прицеливания, ведения огня. Стреляли много, восемь-десять боевых стрельб в месяц – это около сотни выстрелов только из винтовки. А ведь мы еще изучали ручной пулемет Дегтярева и станковый «максим».

С «максимом» занимались теоретически: сборка, разборка, установка прицела. А из «Дегтярева», особенно на втором курсе, я пострелял достаточно. Раз в месяц нормативные стрельбы по 20–30 патронов. Кто проявлял желание, тем разрешали заниматься с инструктором дополнительно. Это еще три-четыре занятия в месяц. Группа была небольшая, и патронов хватало. Учились поражать мишени, «амбразуры», «пулеметные точки». За одно занятие по пятьдесят-сто патронов выпускали.

Физическая подготовка, в том числе рукопашный бой, проводилась через день. Хотя училище было пехотное, но мы прошли краткий курс артиллерийской подготовки на базе 45– и 76-миллиметровых легких пушек. В случае нужды могли встать за прицел и вести из них огонь. Конечно, во время войны, когда в пехотных училищах срок учебы сократили до 6–8 месяцев, такой основательной подготовки не давали. «Шестимесячных» младших лейтенантов пекли как блины. Армия остро нуждалась в командирах.

Сейчас хочу вкратце рассказать, что я тогда из себя представлял. Рост 167 сантиметров. Можно сказать, малорослый, стоял где-то в середине шеренги. Зато брал физической силой. Работа чабаном, а затем в мастерской быстро укрепляла мышцы. Парни-казахи в нашем селе любили заниматься борьбой, я тоже был в их компании и даже раза два выступал на районных соревнованиях. По сравнению с городскими ребятами у меня в училище не было трудностей с физподготовкой.

Быстро научился «солнце» на турнике крутить и на брусьях нормативы сразу сдавал. С теоретическими дисциплинами было похуже. О чем говорить, если у нас ботанику, физику и геометрию один учитель в школе преподавал? Книги читать я как-то не сильно привык, просто раньше не хватало времени. Дотемна работали, а электричества в наших селах не было. В училище приохотился к чтению. Помню, посоветовали прочитать роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Я ведь его поначалу за чистую монету принял, не понял, что это фантастика.

Потом Чехова с удовольствием читал, Куприна, глотал всякую белиберду вроде «Первого удара» и шпионские романы тридцатых годов. Понемногу стал разбираться, где настоящее, а где – пустословие. Отличником не был, но считался курсантом образцовым, на Доске почета висел. Особенно как спортсмен и хороший стрелок. Хотя всякое бывало.

На втором курсе повадился шастать в самоволку. Познакомился с девушкой, но роман наш длился недолго. Часто приходить на свидания я не мог, да и той девушке, видно, не слишком интересно было общаться с деревенским парнем. Кончилась любовь. Я переживал, но вскоре стало не до любовных чувств.

22 июня 1941 года нас построили на плацу, и мы выслушали речь Молотова о том, что фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. К тому времени мы уже сдали последние экзамены. Нас переодели в новую форму с лейтенантскими «кубарями», прошел скромный выпускной вечер, и мы получили назначение на службу. Кто куда. В основном в западные военные округа.

Окончив училище довоенной поры, могу с уверенностью сказать, что готовили нас как следует. По крайней мере, когда я впервые столкнулся с немцами в бою зимой сорок второго года, я чувствовал себя на равных, хотя обстановка складывалась тогда тяжелая.

Конечно, выявились недочеты, которые не были учтены при подготовке командиров. Например, такая штука, как встречный бой. Все это постигалось на практике. Не слишком большое внимание уделялось ручным гранатам. Самая массовая тогда ручная граната РГД-33 была довольно сложной в обращении. Взвести поворотом рукоятки ударник, встряхнуть гранату, как градусник, и после того бросай во врага. Курсанты побаивались этой гранаты – вдруг шарахнет, если сильно встряхнешь! Да и броски боевых гранат на учениях проводились редко во избежание чрезвычайных происшествий. Отсюда и результат.

В любом случае, училище стало для меня хорошей школой, и вышел я оттуда уже не тем наивным деревенским пареньком, а человеком, имеющим непростую и почетную профессию: «Родину защищать».

Я был уверен, что буду отправлен на фронт, куда и рвался, желая драться с фашистами. Однако получил предписание в город Ташкент. Попрощался с земляком Гришей Гомоном. Молодые мы были, наивные. Гриша меня утешал, жалея, что так «не повезло». Буду околачиваться в тылу, а он, Гриша, разобьет зарвавшихся фашистов и с орденами пойдет на запад, освобождать захваченные немцами страны. Как и многие из моих ровесников, лейтенант Григорий Гомон пропадет без вести в первое военное лето.

Я же полтора года преподавал в Ташкентском пехотном училище боевую и стрелковую подготовку. В Ташкенте было много эвакуированных, сплетен хватало. Отступление Красной Армии вызывало недоумение и обиду. Немецкие войска брали один за другим крупные города: Минск, Смоленск, Киев – как такое могло случиться!

А ведь мы еще ничего не знали об огромных наших потерях, миллионах пленных. В документальном труде «Великая Отечественная без грифа секретности (книга потерь)» приводится цифра попавших в плен советских бойцов и командиров в 1941 году. Два миллиона пятьсот шестьдесят тысяч человек. В других источниках эта цифра колеблется на несколько сотен тысяч в ту или другую сторону, но, в общем, соответствует истине.

Конечно, мало кто об этом знал, а кто догадывался, предпочитали помалкивать. Мы уже поняли, что война будет долгой и жестокой. Невнятные сводки Информбюро вносили только путаницу. Цифры немецких потерь приводились такие, что можно было только удивляться – кто же против нас воюет? Мы же все немецкие войска уже разгромили.

Поражение немцев под Москвой крепко подняло настроение курсантов. Большое впечатление произвел документальный фильм, где мы видели груды искореженной немецкой техники, торчавшие из-под снега руки и ноги убитых фрицев. Что, получили, гады! Горячие головы строили планы, что теперь пойдем без остановок до Берлина. Но трагедия 1942 года под Харьковом и отступление наших войск до Волги показали, что мы еще недооцениваем врага.