Март сорок четвертого года. Второй Украинский фронт

Снег, сначала редкий, сыпал теперь вовсю крупными влажными хлопьями. Причудливой формы снежинки медленно таяли на лицах и ладонях погибших бойцов штрафной роты. Телогрейки и ватные брюки уже покрылись слоем снега, скоро снег перестанет таять и на остывающих лицах.

Остатки моего 3-го взвода тесной цепочкой вжимались в основание отвесного обрыва. Полоска берега и ледяная, с серыми проталинами, поверхность речки, которая именовалась на карте Талица. Одна из бесчисленных речушек, набирающих силу весной, когда тает снег.

Прорыв с целью захвата плацдарма на правом высоком берегу. Так громко именовалась безнадежная атака нашей 121-й отдельной штрафной роты. Хотя обсуждали атаку долго, но обсуждение и подготовка – это не одно и то же. А для хорошей подготовки времени и возможности не оставалось. Мало чем нам мог помочь пехотный полк, потрепанный в зимнем наступлении, и слишком быстро набирала силу третья военная весна.

Лед на речках таял под теплым солнцем и ненадолго схватывался ночными морозами. Мы двинулись вперед незадолго до рассвета. Три взвода численностью четыре с половиной сотни человек. По армейским меркам, почти батальон.

Как бы осторожно ни двигались бойцы, но треск тонкого, кое-где уже размытого льда немцы уловили раньше, чем мы рассчитывали. Под раздачу крепко попал 2-й взвод, двигающийся в центре. Досталось и нам. Ночью саперы снимали мины, лед их держал неплохо. Ползли, не проваливаясь, и мы, хотя чувствовалось, что ледяное покрывало дышит. Не сегодня-завтра пойдут трещины, и начнется ледоход, который сделает переправу невозможной.

И все же наш 3-й взвод переполз речку. Отчасти помогло то, что мы двигались на фланге, немного в стороне от основных сил роты. Нам даже выделили с полсотни рваных маскхалатов. Командир роты капитан Тимарь приказал натянуть поверх телогреек и ватных брюк запасное белье, безжалостно кромсая его, если не лезло. В общем, как могли, замаскировались.

Под огонь попали, когда передовая группа выбиралась на правый берег. Казалось, самое трудное позади. Взвод бесшумно миновал отмель левого берега, прячась за редкими кустами, и, замирая при свете ракет, грамотно, без суеты, переполз речку.

Искрящийся мелкими кристаллами туман, который бывает только ранней весной, скрадывал видимость и хорошо помогал нам. Оставалось выползти на правый берег, преодолеть метров двадцать пять полосы перед обрывом и осторожно (а может, и бегом) рвануть по заранее присмотренному откосу наверх. Но тонкий у закраины лед затрещал сразу в нескольких местах, кто-то тяжело, как тюлень, ухнул в промоину. Вся маскировка и слаженная осторожность полетели к черту. Поднялась суета. Одни, шумно ломая лед, брели к берегу, другие оглядывались по сторонам, не зная, что делать, но большинство по моей команде бежало к откосу. Здесь, впереди траншеи, выставлялось на ночь боевое охранение: пулемет МГ-42 и человек семь немцев. Пулеметчик успел хорошо приложиться длинной очередью. Тех, кто бежал впереди, смахнуло, покатило по откосу.

В окопе уже рванула граната, опрокинув пулемет. Бойцы, набежав, стреляли в упор в охранение, взлетали и опускались приклады. Остальной взвод бежал по откосу под плотным огнем из вражеской траншеи, которая располагалась метрах в восьмидесяти от края обрыва. Боевое охранение уже добили, мы торопились, несмотря на сильный огонь, к траншее.

Рядом со мной – мой заместитель младший лейтенант Левченко, чуть приотстав, ординарец Савельев. Здесь мы столкнулись со встречной цепью немцев, выскочивших из траншеи. Мы выиграли какие-то секунды, пока одетые в шинели с портупеями или маскировочные костюмы и белые каски фрицы разглядывали диковинное войско, возникшее из тумана. В телогрейках, нательных рубашках, обвязанные серыми простынями, с тюрбанами из полотенец, накрученных на шапки.

– Бляди! Бей их!

– А-а-а!

Тяжелое дыхание, яростная ругань, мат на русском и немецком. «Ура» не кричали, не хватало дыхания. Рвались вперед, стреляя на ходу. Если бы добежали до траншеи и дело дошло до рукопашной, возможно, атака завершилась бы удачно. Терять моим бойцам было нечего, но враг ценил свою драгоценную арийскую кровь куда дороже. Мы рвались вперед, пытаясь дотянуться до врага прикладами, штыками. Просто пальцами, ради чего не жалко отбросить оружие – из-под намертво сжатых пальцев эти уроды не уйдут!

Упал один, второй фриц, еще несколько человек, но остальные открыли огонь в упор. Господи, сколько у них автоматов! Немцы отступали, выстилая перед собой полосу огня! Я расстрелял магазин трофейного МП-40, кого-то свалил. С фланга ударил по нам станковый пулемет. Немцы уже лежали на истоптанном снегу, давая возможность развернуться другому пулемету. Второй номер расчета, встав на корточки, держал сошки на плечах, а пулеметчик подметал склон со скоростью двенадцать пуль в секунду.

Бойцы валились, как куклы, убитые наповал или смертельно раненные огнем двух скорострельных «машингеверов» – МГ-42. Кто-то успел срезать из винтовки скорчившегося второго номера, но немецкий пулеметчик успел выдернуть сошки и стрелял с пояса. Винтовка бойца вылетела из рук вместе с брызгами крови из полуоторванной руки. В пулеметчика стрелял Левченко, я и кто-то еще. Мы его свалили, и последние пули ушли в небо.

Но это уже не имело значения. По нам вела огонь вся траншея, а залегшая прореженная цепочка фрицев швыряла гранаты: «колотушки» с длинными рукоятками, кайзеровские утяжеленные «лимонки» и цилиндрические стаканы М-34, взрывающиеся от удара о препятствие.

Взрывы хлопали густо, сливаясь в сплошной треск. Те из наших, кто остался жив, какое-то время огрызались огнем. Перед атакой нас тоже хорошо снабдили гранатами (кто сколько унесет), и мы кидали в ответ свои «лимонки» и РГ-42, заставляя фрицев вжиматься в снег.

Под прикрытием гранат, двух ручных пулеметов и огня с левого берега мы скатывались с откоса. Оглушенные, злые, контуженные, продолжая стрелять. Часть вместе со мной, младшим лейтенантом Левченко и кем-то из сержантов кинулись под обрыв. Мы не хотели отдавать захваченный кусок берега, а тем более удирать, подставляя под пули спины.

У кого не выдержали нервы, новички, штрафники из тыловой братии, бежали через речку назад к левому берегу, отмели, где можно укрыться в кустах и среди редких деревьев. Из тех, кто выбрал этот путь, спаслись немногие. Остальные грязно-серыми комками с расплывающимися пятнами крови остались лежать на льду. В них продолжали стрелять, выбивая ледяное крошево. Тела дергались и шевелились под ударами пуль. Некоторые бойцы были еще живы и, на свою беду, пытались ползти. Их добивали один за другим.

Потом начался минометный обстрел. Где лед был толстый, 80-миллиметровые мины лишь скалывали большие и мелкие куски, разлетающиеся в разные стороны вместе с градом осколков. Взрывы подкидывали и переворачивали мертвые тела, разбрасывая клочья одежды и кровяные пятна. На мелководье, где лед за эти весенние дни подтаял, взрывы мин поднимали фонтаны воды и пучки водорослей. Одно из тел скользнуло в полынью и, подхваченное течением, ушло в темную густую воду. Но разбить ледяной покров и перекрыть возможность дальнейших атак немцы не сумели. Для этого требовался более серьезный калибр.

Левченко и помкомвзвода Матвей Осин считали оставшихся в живых и погибших. Здесь, прижимаясь к обрыву, нас собралось человек сорок с небольшим. Сколько погибших лежало наверху, можно было только гадать. На льду речки насчитали два десятка тел. Получалось, примерно, что из ста пятнадцати бойцов взвода осталось в живых не более полусотни.

И неизвестно, сколько жизни отпущено нам, забившимся под обрыв. Мы приходили в себя и жадно курили. Кто-то стонал, кашлял, вполголоса переговаривались. Василь Левченко, белорус из города Кричев, рассеянно усмехался, стуча ногтями по прикладу ППШ. Чему радоваться, застряв в мышеловке? От немецких траншей нас отделяет восемьдесят метров плюс десятиметровая стена обрыва.