Три немецких танка догорали внизу, среди заграждений, изорванных взрывами снарядов и мин. Два левее его НП. Один прямо напротив. Этот, третий, подошел особенно близко. Но ему и досталось больше всех. Воронцов видел, как его подбили. Бронебойные болванки, не причиняя «Т-IV» никакого существенного вреда, а лишь со скрежетом срывая надстройки, несколько раз отлетали от приземистой башни и лобовой брони. Потом сверкнула настильная трасса, ударила рядом с орудийной маской, обдав броню снопом ярких искр, словно электросварка огромной мощности, и танк сразу потерял управление. Он медленно развернулся и пополз вдоль траншеи. Тут-то его и добили сразу несколькими бронебойными. Люки танка так и не открылись. Он медленно разгорался, пока не взорвался боекомплект. Во время взрыва башню сорвало с погонов, приподняло и сдвинуло набок. Огонь полыхал прямо из чрева. Другие два танка были легкие, какой-то незнакомой конструкции, с короткоствольными орудиями небольшого калибра. Один из них, с перебитой гусеницей, еще долго стрелял по окопам второго взвода. Вот почему там оказалось больше всего потерь. Особенно среди пополнения. Автоматическая пушка подбитого танка вела огонь очень точно.

Воронцов выслал на фланги связных и приказал, чтобы взводные не медля прибыли на НП. Он выбрался на бруствер, окинул взглядом траншею и только теперь увидел еще один горящий танк. «Пантера» горела напротив окопов первого взвода, который держал оборону вдоль сосняка на стыке с соседней седьмой ротой. Значит, немцы атаковали всерьез, не пожалели и «пантеру», сунув ее под огонь ПТО.

Первым, как всегда, пришел старший сержант Численко. Мельком взглянул на догоравший танк, махнул дрожащей ладонью:

– Четверо убитых, трое раненых. Всех троих пришлось отправить в тыл. Царапины не считаю. Гранаты кончились. Всего шесть штук на весь взвод. Пулемет повредило. И жрать нечего.

– Что с пулеметом?

– В затворную раму осколок попал. Чинят.

– Сами справятся?

– Справятся. С этим справятся.

– А кашу сейчас подвезут. Ты там ребят успокой. С минуты на минуту Зыбин должен прибыть. За ним уже пошли.

– Вечно его разыскивать надо. Спрятался куда-нибудь в лес, загнал с перепугу коня, а теперь дороги назад не найдет. – Численко матерился, угрюмо смотрел по сторонам, словно искал, на ком бы сорвать злость. Потери во взводе всегда действовали на него угнетающе.

Ну конечно, спрятался, решил пересидеть контратаку немцев где-нибудь в глухом овраге, а теперь плутает. Но лучшего кашевара, чем Зыбин, не было во всем батальоне. Зыбин воевал с лета сорок второго, имел ранение. Под сорок лет. Дома четверо детей. Призван Шарьинским райвоенкоматом Костромской области. До войны работал в сельпо кем-то по снабжению. Был и пекарем. Под Чаусами, когда третий батальон двумя ротами неожиданно оказался в окружении, и, прорываясь в сторону Мстиславля, к основным силам полка, потерял почти весь гужевой состав и обозы, пропал и ротный кашевар. Солдаты третьего взвода нашли только кухню с пробитым котлом и остатками каши. Вот тогда-то, пересчитывая вышедших, Воронцов обратил внимание на пожилого бойца, который взялся залатать котел вышедшей из строя полевой кухни. Бойцы сидели на земле, курили, оглядывались на лес, откуда больше никто уже не появлялся. Все угнетенно переживали только что случившееся с ротой. А этот возился с кухней.

– Как фамилия? – спросил он солдата. Тот был из пополнения, прибывшего как раз перед началом наступления. Да и сам Воронцов только что принял роту и всех не успел узнать как следует.

– Рядовой первого отделения, второго взвода Восьмой стрелковой роты Зыбин! – бойко представился солдат, мягко округляя костромское «о».

– Стряпать умеешь?

– Дело нехитрое, – ответил тот тоном человека, который знает некий секрет, которого не знает никто из окружающих и которым он готов воспользоваться исключительно на общее благо. Этим он чем-то напоминал старшину Гиршмана, и Воронцов сразу понял, что они сработаются.

Он позвал старшину:

– Гиршман, вот тебе и кашевар.

Старшина Гиршман окинул взглядом рядового Зыбина и тут же выразил недоверие:

– Кто, товарищ старший лейтенант? – Гиршман вскинул густые брови. – И этот человек, как вы говорите, будет готовить нам кушать? С такими руками? Да он не мыл их со времен исхода из Египта!

– Мы, костромские, по Египтам не шлялись, – с усмешкой отгрызнулся Зыбин.

Слушая перепалку уязвленного старшины и пожилого бойца из костромских, Воронцов понял, что цену себе тот знает и что в кашевары такой, пожалуй, годится как никто другой из всей роты.

– Ничего, Гиршман, руки он отмоет. Принимай под свою команду. Обеспечь всем необходимым. В первую очередь выдай кусок мыла и чистое полотенце. Спрошу с обоих.

– Ему еще мыло и чистое полотенце! – застонал Гиршман, вскидывая над головой руки.

И вот теперь они ждали обоих, и Зыбина с его запропастившейся кухней, и старшину Гиршмана. Старые петухи подружились.

Лейтенант Петров и младший лейтенант Одинцов пришли одновременно.

В первом взводе двое убитых, четверо раненых. В третьем трое убитых и столько же раненых.

– Одинцов, почему не стреляли ваши бронебойки? В чем дело? Не стрелял только ваш взвод.

Младший лейтенант Одинцов нахмурился и сказал:

– Так вон они, мои бронебойщики. В яме лежат. Все трое. Можете проверить. Самоходка… Они стреляли до последнего.

Так вот по ком била самоходка, только теперь понял Воронцов, и ему на мгновение стало неловко за свой поспешный выговор командиру третьего взвода. Сколько потерь… Сколько потерь…

– И Мансур?

– Нет, сержант Зиянбаев жив. Контужен. Лежит в землянке. В санчасть идти не согласился.

Когда танки и пехота уже вышли на рубеж атаки, из ельника, пряча в ветвистой балке свое приземистое горбатое тело, появилась самоходка. Двигалась она осторожно. Вперед не совалась. Маневрировала почти на одном месте, оставаясь за порядками атакующих. Именно от ее прицельного огня досталось артдивизиону. Она же смела и бронебойщиков третьего взвода. Выкрашенная в белый зимний камуфляж, она долгое время оставалась совершенно незаметной. Но вскоре артиллеристы ее все же засекли. К тому времени она разбила несколько орудий, потрепала третий взвод и, как только ее начали нащупывать снаряды уцелевших ПТО, так же осторожно, не желая с ними вступать в поединок, уползла в глубину балки. А вот «пантеру» немцы почему-то не пожалели.

Численко докладывал коротко, самую суть. Всегда старался сгустить, особенно насчет снабжения. Его манеру докладывать Воронцов хорошо знал. Численко командовал вторым взводом с ноября, когда под Чаусами во время бомбежки погиб лейтенант Сливко. С тех пор на взвод так никого и не прислали. Прибыл только замполит, младший лейтенант Каретников, но и его вскоре забрали в штаб полка на должность комсорга.

Петров после Чаусов не расставался с трофейным «МР40». Невысокого роста, с бычьей шеей и покатыми плечами штангиста, он всегда, даже выслушивая приказание, переступал с ноги на ногу, шевелил плечами и кулаками, при этом все дальше под мышку загоняя немецкий автомат, словно пряча неуставное оружие от глаз начальства. Слушал внимательно, сомкнув тонкие губы, и почти никогда не уточнял и не переспрашивал. Он знал, что это сделают другие взводные, так что себе оставлял обязанность внимательно и терпеливо слушать все, что скажет начальство. В бою совершенно преображался. В цепи шел рядом со своими бойцами. Мог в любой момент лечь за пулемет, за бронебойку. Когда выходили на Мстиславль и рота неожиданно выскочила на дот с двумя пулеметами, он сам пополз с гранатами к доту. Вызвались трое. Дополз он один. Забросил связку в бойницу и потом, лежа возле входа, из «ТТ» добивал раненых пулеметчиков, которые, оглушенные и обожженные, выползали из своего укрытия. Там и подобрал автомат. За взорванный дот через неделю после выхода получил медаль «За отвагу», хотя комбат, вручая медаль, с недоумением признался, что представление подавал на орден Красной Звезды. В вышестоящих штабах, как всегда, пайку для окопников урезали. Хорошо хоть медаль дошла. Потому и обмывали ее всем батальоном.