Лейтенант, стряхнув сено с шинели, поднялся и подошел к спорщикам.

– Вот рассудите, товарищ лейтенант! Я говорю, что мы в этом году войну закончим, а рядовой Сергеенок – в следующем! А? Кто прав?

Кондрашов почесал лоб, сдвинув свою фуражку:

– А на что спорим?

– На щелбан Гитлеру! – засмеялся Пономарев. – Разбивщику половина выигрыша!

– Это как? – удивился лейтенант.

– Ну… Вы замахиваетесь, а бьет кто-то из нас! – ответил Пономарев.

Белобрысый Сергеенок кивнул.

Кондрашов засмеялся:

– Я тоже не удержусь!

– Да бейте тоже, кому ж жалко-то? – улыбнулся в ответ сержант. – Так когда война-то закончится?

И тут Кондрашов вспомнил…

…День тот был жарким. Горячим был тот день. Весь выпуск лейтенантов стоял на том самом плацу под июльским солнцем, обливаясь потом. Стоял и слушал комиссара училища.

– Товарищи красные командиры! Сегодня вы уходите на фронт!

Голос комиссара разрывал теплую тишину летнего дня:

– Помните все, чему вас учили. А еще помните, что товарищ Сталин сказал – тысяча девятьсот сорок второй год – это год окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков! Но! Зависит это не только от товарища Сталина! Это зависит от нас с вами! Враг все еще стоит под Москвой! Его железная рука схватила за горло Ленинград! Фашисты рвутся к Кавказу! И только мы можем остановить его! Мы! И больше никто!

По щеке Кондрашова текла капля пота, щекоча его. Где-то жужжала муха. Но он – и не только он – слушал слова комиссара. Нет. Не просто слушал. Он думал над этими словами. Он внимал им. Он переживал их…

– А это, сержант Пономарев, от нас зависит. Побьем фрицев – закончим войну в этом году. Делов-то.

– А ну как не побьем? – выкрикнул кто-то.

Кондрашов шмыгнул носом:

– Так не бывает. И быть не может. Побьем, товарищи бойцы. От всей души желаю победы в споре сержанту Пономареву и готов ему уступить свою долю.

– Так немцы же уже под Сталинградом… – засомневался тот же голос. Взвод замер.

Лейтенант поправил ремень, подумав, и ответил:

– А вот в первую отечественную войну, тысяча восемьсот двенадцатого года, французы Москву взяли. А потом так побежали, что мы их только в городе Париже, столице Франции, догнали. Чем мы хуже дедов? Значит, и мы Берлин возьмем! Не впервой!

– А что, брали уже?

– Брали! – жестко, внезапно для самого себя, ответил лейтенант. – Брали, берем и брать будем, если на нас опять нападут. А пока отдыхайте, товарищи бойцы, – лейтенант развернулся и шагнул к своей охапке сена. А сам, внутри себя, продолжал сомневаться – правильно ли он сказал? Нашел ли он ключик к сердцам своих бойцов?

Он ведь даже по именам не всех еще запомнил. Они и знакомы всего только неделю. После выпуска новоиспеченный лейтенант получил предписание отправиться в Вологду и добирался туда из далекого Кустаная целую неделю. Прибыл, получил взвод, запомнил сержанта Пономарева, и практически тут же дивизию стали грузить в эшелоны.

До охапки сена лейтенант не успел дойти буквально шаг. Вагон тряхнуло так, что попадало все на свете – котелки, винтовки, лопатки, люди. И Кондрашов упал на спину, больно ударившись затылком. И только потом громыхнуло что-то. Колеса заскрипели, поезд еще раз тряхнуло.

– Воздух! – заорал кто-то.

Потом открылись двери, и бойцы ломанулись к выходу, выпрыгивая из вагона:

– Всем из вагона! Всем из вагона! – орал Пономарев.

Ботинки застучали по полу. Кто-то наступил на руку Кондрашову.

А потом ухнуло. Второй раз, третий.

Лейтенант наконец приподнялся и прыгнул из проема. Ему стало стыдно, что это не он подал команду, что он упал, что ему наступили на ладонь.

– Взвод! – закричал он. – По самолетам противника… Огонь!

И, выхватив револьвер, стал палить вверх. Сначала одна, потом другая, потом третья винтовка стала палить в небо.

– Ууууффффыррррр… – мелькнула крестом тень. Потом еще одна. Рядом что-то грохнуло. Кисло запахло взрывчаткой. Бешеная стрельба во все стороны.

Время от времени лейтенант вжимался в землю, когда бухали взрывы. А потом он щелкал и щелкал наганом в небо, не замечая, что патроны уже давно закончились. Ему казалось, что он попадает, но он не попадал, потому что…

– Виииииуууухххх! – близкий взрыв подкинул лейтенанта вместе с насыпью, щедро сыпанув горстью земли по лицу.

А после все закончилось, так же внезапно, как и началось. Лишь где-то в вечернем небе угасал наглый звук немецких «Юнкерсов».

Лейтенант потряс головой, сбрасывая землю с лица. Потом приподнялся. Снова потряс головой.

– Взвооод! – услышал он сквозь туман. – Отбой воздушной тревоге! Становись!

Он попытался «становиться», но по голове словно било молотком, поэтому лейтенант смог лишь перевернуться и встать на четвереньки.

– Товарищ лейтенант! Живы? – рыжий челябинец вдруг мелькнул перед глазами. – Ранены?

Кондрашов снова потряс головой, вставая:

– Да вроде бы нет…

А голова слегка кружилась.

– Кондрашов? Все целы? – хлопнул его кто-то по плечу, отчего лейтенант пошатнулся.

– А? – оглянулся он.

Перед ним стоял товарищ старший лейтенант Смехов, командир роты. Только почему-то расплывался слегка. Только в этот момент комвзвода понял, что где-то потерял очки.

– Вроде целы…

– Вроде! – крикнул на него старлей. – Доложить о потерях через десять минут.

И тут же умчался к началу состава.

– Что, лейтенант! Познакомились с землей? – беззлобно пошутил сержант и протянул ему очки. – Вот, валялись под ногами. Хорошо, что никто не наступил.

Кондрашов взял свои «велосипеды», протер их рукавом гимнастерки и нацепил на нос. Мир снова стал нормальным. Кроме рук. Они немного дрожали. Совсем немного. Но Кондрашову вдруг показалось, что это дрожание видят все – убежавший комроты, улыбающийся замкомвзвода, ругающиеся бойцы, встающие с земли. Лейтенант засунул руки в карманы галифе, хотя раньше не позволил бы этого ни за что.

– Вы слышали, что командир роты сказал? Проверьте личный состав, – скомандовал комвзвода. Голос тоже дрожал.

– Конечно, товарищ лейтенант, – неуставно улыбнулся Пономарев.

«Странно он как-то улыбается, – подумал Кондрашов, – все время только левой половиной лица. Почему?»

– Взвод! Становись! – отвернулся от командира сержант.

Бойцы, беспрестанно ругаясь на фрицевские самолеты и погоду, начали выстраиваться в две шеренги.

Кондрашов, морщась от боли в голове, полез в вагон за документами.

Пока он ползал, ушлый сержант умудрился уже проверить наличие личного состава. Все были целы и здоровы. Не хватало только одного бойца.

– Рядовой Тиунов пропал, товарищ лейтенант!

– Как пропал? Куда пропал? – забеспокоился Кондрашов. Еще не хватало бойца потерять…

– Командир отделения говорит, что выпрыгивал со всеми, но…

– Надо найти! Непременно найти! – лейтенант сразу забыл и про головную боль и про бомбежку.

– Может, его бомбой… – высказался кто-то из строя. – Бомба-то она совсем рядом легла!

– Взвод! – крикнул лейтенант. – Поотделенно! Цепью! Прочесать…

И только сейчас лейтенант увидел – где они остановились.

Поезд стоял на небольшой насыпи. Они ссыпались из вагона на левую, южную сторону. Буквально метров десять от насыпи – полоса отчуждения с торчащими пеньками вырубленных деревьев. И на этой полосе вонюче дымится воронка. А потом лес. Лес… Одно название. Кривоватые березки на жидкой, болотистой почве. То ли дело дома…

– Прочесать лес в глубину на сто… Нет! На двести метров!

Лейтенант пошел первым. За ним – взвод. Левой рукой Кондрашов держал наган. Правой – доставал патроны и заряжал его на ходу. Руки еще дрожали. Поэтому он уронил парочку.

И никого.

«Сбежал? Сбежал?» – билась лихорадочная мысль. Действительно. Никого нет. И следов нет.

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – закричал кто-то за спиной.