— Но почему вы сделали такой выбор?

— Да потому что теперь надо спасать Германию, и сделать это могут только такие, как ты!

— Какие, герр капитан?

— Сильные, опытные и понимающие, что происходит. Иначе Германии конец. А в данной ситуации только мы можем спасти нашу Родину и наших близких. Ты же женат, у тебя две дочери, и ты будешь стоять за них до конца и, следовательно, нужен Германии. Будешь действовать разумно, используя весь свой опыт и умение.

— Мне кажется, герр капитан, что вы все-таки несколько сгущаете краски. Зачем вы вините себя? Ведь приказ отдавал фон Хельц.

— Я не хочу больше слышать об этой скотине! — вскрикивает капитан. — Тем более что мне еще предстоит сегодня лицезреть эту рожу на совещании в штабе полка!

Бауер с силой проводит ладонью по лицу, кажется, что он вот-вот заплачет. Я чувствую себя неловко, ведь он долго держался, но тут его накрывает. А может, это и хорошо, что с моей помощью прорывается его душевный нарыв, желтоватый мутный гной его душевных переживаний вышел наружу.

— Ты знаешь, Курт, — капитан поднимает на меня влажные глаза, — а ведь я хотел сегодня погибнуть. Я шел с этими юнцами и молил Господа, чтобы он послал мне смерть. Но Господь отвернулся. Он нарочно оставляет меня в этом дерьме, чтобы я дальше мучился, и это моя кара. Он оставил меня гореть в этом аду, и я боюсь, что это навеки.

Бауер роняет голову на грудь. Ему очень плохо, и я понимаю, что мне пора уходить. Я прошу разрешения уйти, но капитан, казалось, не слышит меня. Он погряз в своих мыслях, и что-то тихо шепчет. Возможно, он общается со своими демонами. Я с облегчением выбираюсь из избы. У меня трясутся руки.

Бреду по нашим позициям и натыкаюсь на чистенький, похожий на грузного жука «Мерседес» майора. Водитель фон Хельца сосредоточенно ковыряется в двигателе. Я встаю у него за спиной и наблюдаю, как он там что-то подкручивает, чертыхаясь, то и дело вытирая грязной промасленной тряпкой лоб. Водитель меня некоторое время не замечает, а я его не отвлекаю. Потом он отрывается от машины и поворачивается.

— О, Курт, привет! — радостно приветствует он меня и протягивает грязную руку, но вовремя спохватывается и убирает ее за спину.

Я киваю:

— Передохни.

— Да, не помешает. Жара-то какая, черт! — мы закуриваем.

— Как колымага твоя? — я хлопаю по нагретому летним солнцем капоту «Мерседеса», ощущая ладонью горячий металл.

— Пока ездит, — вздыхает водитель. — У меня вся жопа в мыле. Случись что с машиной, майор с меня три шкуры сдерет, наизнанку вывернет и опять наденет.

— Он скор на расправу, — поддакиваю. — Тяжелая у тебя служба.

— А то, — отзывается водитель, — балансирую между штрафной ротой или того хуже.

Что может быть хуже штрафной роты, я уточнять не собираюсь. Заглядываю в салон и вижу на заднем сиденье «Мерседеса» добротный пузатый чемодан из темно-коричневой кожи и несколько тюков.

— Что это, майор в отпуск собирается? — как бы между делом лениво спрашиваю я, зевнув и потянувшись.

— А ты не в курсе? — удивляется водитель.

— Не-а. А почему я должен все знать? Мне никто ничего не докладывает. Тут порой не знаешь, чего ждать в следующую секунду. Это ты у нас все знаешь, ты же рядом с таким высоким начальством.

— Уезжает майор. Штаб переносят отсюда, — лицо водителя светлеет от моей грубой лести.

— Далеко?

— Километров за десять. В глубь линии обороны.

Я чешу затылок и угощаю водителя сигаретой:

— А полк?

— Полк стоять будет и дальше. Судя по всем данным, русские планируют прорыв на этом участке фронта. Тут грядут тяжеленькие деньки, — водитель сконфуженно осекается, понимая, что я-то остаюсь здесь, а он вместе с фон Хельцом удаляется подальше от бомбежек, туда, где не стреляют и можно целыми днями симулировать трудовую деятельность, копаясь в двигателе.

Конечно, нигде нельзя застраховаться от опасности. Можно нарваться на партизан или диверсионную группу. Русские снайперы тоже не дают расслабиться. Но там риск минимален, а тут каждую минуту нас ждет смерть. А майор-то зашевелил задницей! Понял, что тут будет прорыв и решил убраться подальше. Ведь мы для него лишь марионетки, а он наш кукловод. А за нитки можно дергать и за пять, и за десять километров отсюда, сидя в просторной избе. Скотина!

— Понятно. Ты смотри, аккуратнее, сейчас на дорогах постреливают. — Я хлопаю его по плечу. — До темноты-то успеете? Когда отправляетесь?

— Не знаю. Они совещание устраивают с командирами рот. Как закончат, так и двинемся.

— Слушай, а у тебя шоколада случайно не завалялось?

— Для тебя, может, и есть, — улыбается водитель и лезет в бардачок. Вымениваю у него за несколько сигарет небольшую плитку и убираю ее в нагрудный карман.

— Ну, удачи тебе!

— Счастливо, Курт!

Все ясно. Эта тварь бежит, как крыса с тонущего корабля. Он уже наделал ошибок, но останавливаться на достигнутом не собирается. Да, у нас здесь укрепленные позиции, расставлены мины и заграждения, велика вероятность, что мы сдержим на этом участке напор русских. Но тогда, какого черта ему бежать? Оставайся со своим полком. Или он опять что-то затеял? Может, чувствует, что тут разразится что-то страшное? Скорее всего, так и есть.

Я благодарен водителю, что он по своей доброте душевной или глупости мне все рассказал.

Подбегает запыхавшийся Земмер.

— Герр обер-ефрейтор, нас с вами вызывает к себе капитан Бауер, — произносит он. — Срочно!

— Хорошо, пойдем.

Двигаемся вдоль наших позиций, и я смотрю на брошенную местными жителями деревеньку с покосившимися избами, где сейчас хозяйничают солдаты вермахта. Мне не хочется верить, что скоро и здесь все превратится в пепел. Сколько я таких мест уже видел, и все равно сердце замирает. Жить для того, чтобы убивать все живое, выжигать, сровнивать с землей, в этом ли смысл человеческого предназначения? Что же нас ждет на небесах? Даже страшно подумать, ибо Бауер был прав, когда говорил, что мы и тут давно находимся в аду. И уже неважно, кто из нас поднесет факел к соломенной крыше одной из этих изб. Мы сеем зло и пожинаем его чудовищные всходы. Но кто это все остановит? Кто отважится сделать первый шаг? Уж точно не я. Для этого я слишком слаб. Не физически — духовно. А вот Бауер смог бы.

У меня не выходят из головы его слова: «Вот только так мы и сможем их спасти». Но почему он рвался на русские штыки вместе с «желторотиками»? Хотел получить пулю в лоб, потому что не смог застрелиться, как тот мальчик в блиндаже? Ждал избавления и хотел, чтобы его пристрелил русский? Тогда чего стоят его слова? Просто сотрясание воздуха.

Мы входим в избу и по форме докладываем о прибытии. Трудно поверить, что Бауер еще некоторое время назад был морально раздавлен. Он по-прежнему выглядит уставшим, измученным, но теперь я вижу в нем боевого офицера, готового к дальнейшим действиям. До нашего прихода он, видимо, занимался изучением карты. На меня Бауер смотрит как обычно, будто ничего не было, и я не видел его истерики.

— Прошу, — приглашает он нас приблизиться к карте.

— В данный момент у нас серьезная нехватка сил, — произносит он официальным тоном, — но и в такой ситуации мы должны делать все, от нас зависящее. Вот здесь, — капитан указывает нам место на карте, — русским легче всего пройти. Они сейчас усиленно перегруппировываются и готовят массированный удар. Заняв наш участок, они будут иметь огромное преимущество. Они фактически вклинятся в нашу линию обороны. Дыры нам залатать нечем, и они это прекрасно знают. Последнее время русские обо всем прекрасно осведомлены. — Бауер морщится и гладит свой локоть.

— Как рука, герр капитан? — участливо спрашиваю я.

— Не отвлекайтесь, обер-ефрейтор, — сурово смотрит на меня Бауер. — Необходимо внимательно следить за местностью и уничтожать диверсионные группы русских. Задача весьма сложная. И, конечно, в первую очередь охрана командира полка. Понятно?

— Так точно, герр капитан, мы с рядовым Земмером тотчас отправимся на позицию.