— Он мне не отец! Он мой врач.

— Ты похожа… Меда!

— Как твои утки? — спросила Меда.

— Думаю, они скоро должны вылупиться! — Бола заметил, что ответила другая Кэндис; вместе со сменой темы она меняла интерфейс. Нашим представителем при общении с другими кластерами всегда выступала Меда. — Я варьировала температуру и освещение, как будто яйца высиживает настоящая мать.

— Здорово, — сказала Меда.

— Знаешь, у нас была первая менструация. Вот почему приезжал доктор Томасин, — сообщила другая Кэндис. Интересно, сколько у нее интерфейсов?

— А… — Теперь пришла наша очередь покраснеть.

Я почувствовала замешательство Строма. Он отвернулся от Кэндис и стал смотреть на сарай в противоположном конце двора. У меня, Меды и Кванты уже были менструации. От этого никуда не денешься — как от поллюций и других неприятных моментов при половом созревании мальчиков и девочек. Тем не менее некоторые вещи не стоит обсуждать с посторонними.

— Ты ведь знаешь, что это такое, правда?

— Думаю, да, — ответила Меда. — Сама видишь: половина из нас женщины.

— Нет. Я не о том. Доктор Томасин сделал так, что я могу иметь детей.

— Что?

— Знаешь, почему все кластеры получаются при помощи генной инженерии?

— Конечно!

— Если я вступлю в брак с таким же кластером, то смогу родить шесть членов септета.

— То есть с септетом из шести мужчин и одной женщины?

— Точно!

— А зачем тебе септет? Чтобы оплодотворить вас всех, хватит одного мужчины, а седьмого выносит одна женщина.

Мужчина у них уже есть, передал Мануэль. Фу, как грубо.

— Для биологического разнообразия, конечно!

Мы все немного растерялись, и в воздухе витал запах смущения.

— Но…

— Если вы забеременеете, — продолжала Кэндис, — то родите обычных людей, одиночек, которых придется соединять в кластер. Искусственно. А мои дети уже родятся кластером.

— Но…

— Биологически такой кластер гораздо стабильнее, разве вы не понимаете?

— Да, но… — Что?

— Ты не новый вид. Ты такой же человек.

— Я больше, чем человек, Аполло. — Четырнадцать зеленых глаз в упор смотрели на нас.

— Значит, тебе придется рожать детей только от такого же кластера, еще одного септета доктора Томасина. Ты не можешь иметь детей от первого встречного.

— Понятно, к чему ты клонишь. Все это глупости! Размножение и любовь — разные вещи. Я буду рожать детей ради продолжения рода, независимо от личных привязанностей.

— А доктор Томасин уже подобрал тебе пару?

— Нет. Вряд ли. Может быть.

Она умолкла, задумавшись. Мы увидели, как интерфейс Кэндис присоединился к остальным, а ее место заняла другая близняшка.

Зачем она это делает? — удивился Мануэль.

Личностный кризис, объяснил Бола.

— Ну и хорошо, если подобрал, — сказала новая Кэндис. — Все равно мой партнер будет его творением. Больше никому не удалось создать септет.

— Значит, других септетов ты не знаешь?

— Честно говоря, нет. Но они должны существовать. И ради приумножения нашего вида я вступлю в связь с тем, с кем нужно.

— Кластеры не относятся к новому виду. Мы человеческие существа.

— Нет, мы отдельный вид! — возразила она. — Кластеры гораздо лучше одиночек. Это очевидно. А я гораздо лучше секстета, квинтета или квартета.

— Мы люди.

— Ну, может, вы и люди, а я принадлежу к другому виду, — бросила она и удалилась.

Это уж точно.

Мы ежедневно переворачивали яйца. Измеряли влажность. Регистрировали температуру датчиками, подключенными к настольному компьютеру. Проклятые датчики постоянно ломались, и сигналы тревоги будили нас по ночам. Мы не могли просто повернуться на другой бок и спать дальше — а вдруг утята и вправду замерзают? Прошло пятнадцать дней, и мы открыли вентиляционные отверстия в инкубаторах, понизив температуру на полградуса.

Слова Матушки Рэдд задели нас за живое, и мы стали все тщательно записывать. Промаркировали яйца в соответствии с геномом, по крайней мере те, что смогли вспомнить. Каждый час снимали показания температуры и влажности, рисовали графики.

Мы продолжали внимательно наблюдать за выводком утят у озера, хотя датчики феромонов не регистрировали даже намека на химическую память, а наш лабораторный журнал заполнялся одинаковыми строчками: «Признаков консенсуса нет».

По возможности мы старались не встречаться с Кэндис, хотя это оказалось не так просто даже на ферме площадью больше сотни гектаров. Похоже, Матушка Рэдд давала ей задания, отчасти совпадавшие с нашими.

От чего мы никак не могли отделаться, так это от доводов Кэндис. Я обнаружила, что все время обдумываю ее идеи. Во многом она ошибалась, а во многом оказалась права.

Согласно классическому определению «вида», кластеры — люди. Ребенок, родившийся у меня, Меды или Кванты от немодифицированного мужчины, будет человеком. Мы не относимся к новому виду, однако и обычными людьми нас не назовешь. Предшественники снабдили нас чувствительными подушечками на ладонях для передачи химической памяти между членами кластера. На шее у нас имеются особые железы, которые транслируют чувства и простейшие мысли при помощи феромонов. Усовершенствованное обоняние позволяет различать тончайшие оттенки запахов. Но если особо не присматриваться, мы ничем не отличаемся от людей, живших сто лет назад.

Однако тот факт, что мы являемся кластером и в структуре нашего общества функционируем как единое существо, указывает на совершенно иной тип социальной организации, созданной при помощи биотехнологии и поддерживаемой искусственно. Без системы яслей и генной модификации эмбрионов кластеры исчезли бы через несколько поколений, вытесненные нормальными людьми. Кэндис права: если Верховное правительство исчезнет, кластеры распадутся. Они не могут существовать без постоянной заботы со стороны общества. Мы самые высокоразвитые животные на планете, но это всего лишь видимость — красивый фасад скрывает подпорки и арматуру.

В мире насчитывается три миллиона кластеров или чуть больше десяти миллионов человек. Три десятилетия назад население планеты превышало десять миллиардов. До конца катастрофы еще далеко. Мы, кластеры, унаследовали эту планету, и не потому, что оказались совершеннее, а потому, что не смогли уйти — умереть, развиваться дальше — вместе с остальным Сообществом. В наследство нам досталась хрупкая экосистема. Наша биология была столь же уязвимой и, возможно, бесперспективной, хотя сами мы об этом пока не догадывались.

Мы обратились к Матушке Рэдд.

— Насколько стабильно наше общество? — спросила Меда как-то вечером, когда мы убирали со стола после обеда.

Кэндис отсутствовала — переворачивала утиные яйца в своих инкубаторах.

— У нас представительная демократия, а законодательство основано на принципе консенсуса. Гораздо стабильнее большинства других обществ.

— Не в этом дело. Я имею в виду биологический и социальный аспекты. Что случится, если мы утратим научные знания?

Одна Матушка Рэдд подняла глаза от тарелок, которые вытирала, и посмотрела на нас, две другие продолжали возиться с кастрюлями.

— Глубокий вопрос. Точно не знаю, но подозреваю, что следующее поколение будет обычными людьми. Хотя не исключено, что мы сможем соединяться в кластеры, а внесенные нами генетические изменения передадутся потомству.

— А как мы об этом узнаем?

— Может, поищешь специальную литературу? — улыбнулась Матушка Рэдд.

— Искала уже! Только ничего не поняла. — Мы никогда не были сильны в биологии. Другое дело физика и математика.

— Индивидуальность нам дает технология. В этом-то и проблема. Добровольно мы не откажемся от индивидуальности, и пути назад у нас нет, — сказала Матушка Рэдд. — Подобно Сообществу, мы уже миновали этап одиночек. Ты затронула самую главную мировую проблему. Как нам размножаться?

Некоторые полагают, что Исход — почти мгновенное исчезновение миллиардов жителей Земли, объединенных в Сообщество, — был технологической точкой перехода, превращением обычных людей во что-то иное, более совершенное. По словам Матушки Рэдд, общество кластеров создало собственную, параллельную точку сингулярности, которую невозможно пройти в обратном направлении, не утратив индивидуальности.