— Я не замужем.

— Вот как! — Он отступил на шаг. Черты его лица стали жестче. — Я должен был догадаться, что такая хорошенькая женщина, как ты, надолго в одиночестве не останется. — Он посмотрел в сторону коридора. — Это не похоже на плач грудного ребенка.

— Крею пятнадцать месяцев, если это тебя интересует,— сказала она и туг же пожалела об этом.

— Пятнадцать месяцев?.. Кто отец? — спросил Якоб сдавленным от волнения голосом.

Эллисон смерила его суровым взглядом.

— А вот это тебя совершенно не касается. Уходи!

Но Якоб шагнул вперед, схватил ее за плечи, сдавил их словно в тисках и впился ей в лицо черными глазами, похожими на раскаленные, блестящие осколки обсидиана.

— Уйду, как только ты скажешь мне имя его отца.

— Может, я просто не знаю его? — Эллисон не могла удержаться от искушения надерзить — Якоб вполне этого заслуживал.

— Значит, я должен поверить, что, когда мы были вместе, ты спала еще с полудюжиной мужчин?

— А почему бы и нет? — с вызовом спросила она. — Вполне могла бы!

— Ты не такого сорта! — Его руки больно сжали ей плечи.

Крей все еще плакал в соседней комнате, но уже не так горько.

Одним быстрым движением Якоб отпустил ее плечи, схватил в объятия и прижал к себе. Ее так давно не обнимал мужчина! Конечно, ее приглашали на ужин, несколько раз она ходила в компании в кино. Но с тех пор, как ушел Джей, Эллисон никогда не оставалась наедине с мужчиной. И только теперь осознала, как истосковалась по этим пьянящим, пронизывающим все тело ощущениям.

Крей уже не плакал и только всхлипывал во сне.

— Ты скажешь мне имя его отца? — Голос Якоба рокотал у него в груди.

— Я... я не могу.

Его губы почти касались ее губ. Она ощущала пряный вкус его дыхания, слабый, едва уловимый запах мужского пота, чувствовала внутреннее напряжение, излучаемое, как ей казалось, его кожей.

— Он — это все, что у меня есть. Ты ведь ушел. Прошу тебя, не вторгайся в нашу жизнь, я не в силах с этим справиться!..

Казалось, силы оставили его. Руки разжались, он отпустил ее и шагнул назад.

— Боже мой, — выдохнул он. — Это все-таки мой ребенок!

— Нет! Он мой, только мой, и больше ничей!

Якоб смотрел на нее так, словно все еще не верил в правильность своей догадки.

— Я хочу посмотреть на него, тогда буду знать наверняка.

— Нет! — крикнула она. — Уходи! Убирайся, или я позвоню в полицию! Клянусь, я это сделаю!

Ее охватил ужас, какого она никогда еще не испытывала, вытеснивший из головы все мысли — кроме одной. Если Якоб действительно тот, за кого себя выдает, — если он тот человек, чью фотографию она видела у Дианы в газете, — то у него достаточно власти и денег, чтобы сделать все, что захочет. Абсолютно все! Даже отобрать у нее ребенка, если ему удастся доказать, что он — отец Крея.

— Послушай меня, Элли, — хриплым шепотом сказал Якоб. — Никто не собирается причинять вред ни тебе, ни ребенку. Даю тебе слово!

Она немного успокоилась — возможно, потому, что уловила скрытую нотку страха в его голосе. В его темных глазах сквозили печаль и смятение. Ситуация была явно новой для него. Конечно, с фактом отцовства надо освоиться, а это требует времени. У нее же было пятнадцать месяцев, чтобы привыкнуть к мысли, что она мать.

— Я больше никогда не причиню тебе боль. Прости меня! Я не знал... не сознавал... — Не закончив мысль, Якоб отвернулся, словно ему было трудно смотреть ей в глаза. Застыл посреди гостиной, упершись взглядом в стену, — как будто не знал, куда ему двинуться и надо ли двигаться вообще.

Эллисон медленно опустилась на продавленную подушку дивана и закрыла лицо руками.

— Если ты правда не хочешь причинить мне боли, как говоришь, то сейчас же уйдешь, — без всякого выражения прошептала она. — Уйдешь и больше не вернешься.

Она услышала, как он идет по ковру, бормоча про себя какие-то проклятия. Почувствовала, что стоит над ней, изучающе смотрит... и еще крепче прижала ладони к глазам, моля Бога, чтобы он наконец ушел.

Но когда дверь закрылась со слабым, бесповоротным щелчком, Эллисон показалось, что у нее внутри разбилось вдребезги что-то хрупкое.

— Якоб! — прошептала она, отведя руки от лица и глядя на дверь. — Якоб!

Взятый напрокат автомобиль, сияющий белый «линкольн-континенталь», был обит внутри мягчайшей светло-желтой кожей. Его роскошный салон резко контрастировал с простой обстановкой в коттедже Элли. Да, дом совсем крошечный и более чем скромный. Якоб не заметил ничего по-настоящему ценного, за исключением нескольких фарфоровых статуэток на серванте. Да и то за них на аукционе можно выручить, пожалуй, фунтов двести — меньше, чем стоит шелковая рубашка ручной работы, которая на нем.

Два года назад, когда они были вместе, ему не казалось, что Эллисон сильно отличается от него. Оба любили книги, вели нескончаемые разговоры о музыке, искусстве и литературе. Эллисон грезила о путешествиях в другие страны. Он в шутку подыгрывал ей, обещая повезти ее, куда она захочет: в Рим, Вену, Париж, Мадрид, — не признаваясь, что уже побывал во всех тех местах, о которых она лишь мечтала. А она ни о чем не догадывалась и лишь подсмеивалась над ним.

Сегодня же эта женщина показалась ему явившейся из другого мира — мира, где люди экономят на всем, чтобы купить новую мебель, мира, где коттедж с двумя спальнями и одной ванной считается достаточно большим для семьи с тремя или четырьмя детьми, мира, где гордость и любовь стоят дороже любых денег.

И наконец — существование ребенка! Он был всегда очень осторожен. Ведь ближайший советник отца, Фредерик, постоянно, с юных лет, внушал принцу, насколько может быть опасен без предохранительных мер контакт с женщинами. Якобу едва исполнилось двенадцать лет, когда он впервые был вынужден прослушать скучную лекцию советника. Но скоро эти наставления приобрели для него смысл. И дело не только в здоровье — приходилось принимать в расчет важные финансовые и династические соображения. Если вдруг на пороге дворца появится женщина с ребенком и заявит, что его отец — кронпринц...

Конечно, ни король, ни советники не возражали против того, чтобы Якоб, как говорится, перебесился — при условии, что все пройдет гладко и без неприятных последствий. С юности и до тридцатилетнего возраста ему нередко приходилось проявлять осмотрительность. Он быстро усвоил, что деньги и слава — мощные стимуляторы секса. Женщины более чем охотно отдавали ему свое тело — просто чтобы иметь право хвастаться, что спали с настоящим принцем. А он в своих коротких романах был щедр, покупал любовницам дорогие подарки — драгоценности, автомобили, роскошные туалеты. Он не знал, бывали ли его подружки разочарованы, когда он с ними расставался, — ему никто не жаловался.

Но Элли была не такая, как все.

В тот июньский день, когда они встретились на пляже, он сразу почувствовал, что на эту девушку не произведут впечатления ни титул, ни щедрая трата денег. У нее было удивительное качество, выходившее за пределы образа жизни Якоба. Эллисон улыбалась — и сердцу становилось теплее, она смеялась — и жизнь казалась простой и свободной от докучных обязательств, ожидавших его дома, в Эльбии.

Он выбрал ее на несколько недель любви и был безмерно счастлив, живя в ее мире — пусть даже лишь короткий миг. О том, чтобы сказать ей, кто он такой, не было и речи. Она не позволила бы ему остаться. И он пошел на обман, зная, что вскоре придется причинить ей боль. Мужества попрощаться и увидеть ее слезы при расставании Якобу не хватило.

И вот теперь он вел машину, не замечая, куда идет дорога, пока не оказался у пристани для яхт, на парковочной площадке. Предоставив парковку служащему, он взмахом руки подозвал катер и поднялся на борт. Показал на «Куин Элиз» и встал на носу.

До сегодняшнего дня мысли об Эллисон не оставляли его в покое. Он надеялся, что, увидевшись с ней еще раз, наведет порядок у себя в голове. Закончит это дело, как он сказал Томасу. Она наверняка потолстела фунтов на пятьдесят и стала бесформенной. А может быть, вышла замуж за здоровенного водителя грузовика... повесила себе на шею парочку писклявых ребятишек, удавшихся в налитого пивом папочку.