Я присел, сложил пополам зеленый ковер, стараясь не разбрасывать насыпавшиеся на него осколки абажура. Под ковром открылся люк, ведущий в подпол-кладовку. Моя рука нащупала под ковром петлю люка. Я знал о кладовке, и у меня в голове мелькала мысль о том, что сов следует искать в ней. Но потом навалились всякие события, и про кладовку я забыл.

Я ухватился за утопленное в доски кольцо, потянул, готовый встретить упорное сопротивление, но люк открылся очень даже легко. А от запаха, волна которого накатила на меня, я просто остолбенел. Пахнуло не затхлостью, во всяком случае вначале, а любимыми духами Джо. Но тут же духи сменили другие запахи: дождя, корней, мокрой земли. Не слишком приятные запахи, но куда лучше, чем тот, что я учуял на Улице, у той чертовой березы, наклоненной над озером.

Я направил луч фонаря вниз. Три ступеньки. Что-то квадратное, как выяснилось чуть позже, старый унитаз. Я вспомнил, что Билл и Кенни Остер перетащили его сюда то ли в 1990-м, то ли в 1991 году. Металлические ящики, завернутые в пленку. Старые пластинки и газеты. Двухкассетный магнитофон в полиэтиленовом мешке. Видеомагнитофон — в другом мешке. А дальше, в углу…

Я сел на пол, свесил ноги в люк и почувствовал, как что-то коснулось лодыжки, которую я подвернул в озере. Направил луч фонаря между коленями и на мгновение увидел маленького черного мальчика. Не того, что утонул в озере. Постарше и более высокого. Лет двенадцати, а то и четырнадцати. Утонувшему едва ли было больше восьми.

Этот оскалил зубы и зашипел, как кот. Глаза были без зрачков. Такие же, как и у утонувшего в озере, совершенно белые, глаза статуи. И он качал головой. Не спускайся в подвал, белый человек. Не тревожь покой мертвых.

— Но тебе нет покоя, — ответил я и направил на него луч фонарика. И на мгновение увидел что-то отвратительное. Потому что смог заглянуть в него. И разглядел гниющие остатки языка во рту, глаз в глазницах, мозга в черепе. А потом он исчез, оставив после себя лишь кружащиеся в луче фонаря пылинки.

Я спустился по ступенькам, подняв фонарь над головой. По стенам подвала побежали тени.

Пола в подвале-кладовке (очень низком, не позволяющим выпрямиться в полный рост) не было. Его заменял деревянный настил, на который и ставили вещи и ящики, чтобы избежать соприкосновения с землей. Теперь под настилом бурлили потоки воды. Запах духов совсем исчез. Теперь тут пахло сыростью и, уж не пойму почему, дымом и огнем. Я сразу увидел то, за чем пришел. Заказанные по почте пластмассовые совы, доставку которых Джо лично отследила в ноябре 1993 года, специально приехав в Тэ-Эр, стояли в северо-восточном углу. «Выглядели они как настоящие», — помнится, говорил Билл, и, клянусь Богом, он не погрешил против истины. В ярком свете фонаря они казались чучелами, упрятанными в мешок из тонкого, прозрачного пластика. Золотые ободки глаз, черные зрачки, темно-зеленые перышки, светло-оранжевый живот. Согнувшись в три погибели, я заковылял к ним по скрипящим, качающимся доскам настила, и, пожалуй, нисколько бы не удивился, если б обнаружил у себя за спиной преследующего меня чернокожего мальчугана. Добравшись до сов, я инстинктивно вскинул руку и стукнул кулаком по изоляции, слой которой отделял фундамент от пола студии. Подумав при этом: один удар — да, два — нет.

Пальцами я вцепился в пластиковый мешок и потянул сов к себе. Мне хотелось как можно быстрее выбраться из подвала. Не нравилось мне журчание воды под ногами. И запах дыма и огня не нравился, а он становился все сильнее, несмотря на продолжающуюся грозу. Может, Сара каким-то образом подожгла студию? Не хватало только сгореть заживо в сильнейший ливень.

Одна из сов стояла на пластмассовой подставке (оставалось только перенести ее на террасу, чтобы она отпугивала ворон), а вот у второй подставка отсутствовала. Я пятился к люку с фонарем в одной руке, второй таща за собой мешок с совами, вздрагивая при каждом ударе грома над головой. Но через несколько секунд концы отсыревшей клейкой ленты, стягивающей «горло» мешка, разошлись. Сова без подставки медленно повалилась на меня, ее золотисто-черные глаза не отрывались от моих.

Дуновение воздуха. Со слабым, но таким приятным запахом духов. Я ухватил сову за похожие на рога наросты на лбу и перевернул. Увидел в донной части два штыря, на которых крепилась подставка, и нишу между ними. А в нише лежала жестяная коробочка, которую я узнал еще до того, как вытащил. Джо приобрела ее в одном из магазинчиков, торгующих стариной, и написала МЕЛОЧИ ДЖО.

Я смотрел на коробочку с гулко бьющимся сердцем. Над головой гремел гром. Открытую крышку люка я уже не замечал, ничего не замечал, ничего не видел, кроме жестяной коробочки, которую держал в руке, размером с ящичек для сигар, но не такую глубокую. Второй рукой я взялся за крышку, снял ее.

Увидел сложенные листки бумаги, под ними два блокнотика, вроде тех, в которых я в процессе работы над книгой делал пометки и записывал действующих лиц. Блокноты стягивала резинка. А на сложенных листках лежал блестящий черный квадрат. О том, что это негатив, я понял, лишь когда поднес его к фонарю.

Негатив запечатлел Джо в разъемном сером купальнике. Она стояла на плоту, закинув руки за голову.

— Джо! — вырвалось у меня, а потом я уже не мог произнести ни слова: перехватило дыхание. Еще мгновение я сжимал пальцами негатив: не хотелось с ним расставаться, потом положил его в коробочку с листочками и блокнотами. Вот зачем она приезжала в «Сару-Хохотушку» в июле 1994 года: собрать все эти материалы и хорошенько спрятать. Она забрала сов с террасы (Фрэнк слышал, как хлопнула дверь) и перетащила сюда. Я буквально видел, как она отвинчивает подставку от одной совы, засовывает жестяную коробочку в пластмассовое чрево, укладывает обеих сов в пластиковый мешок и волочет в подвал студии. А в это время ее брат сидит на капоте своего автомобиля, курит «Мальборо» и ощущает флюиды. Нехорошие флюиды. Я сомневался, что когда-либо узнаю все причины, которыми она руководствовалась, или смогу представить себе, о чем она думала, но в одном я не сомневался: она верила, что я каким-то образом доберусь до ее записей. Иначе зачем ей оставлять на самом видном месте негатив?

Сложенные листки представляли собой ксерокопии заметок из «Голоса Касл-Рока» и «Недельных новостей», газеты, которая, вероятно, со временем стала «Голосом Касл-Рока». На каждом листке стояла дата, выписанная рукой моей жены. Самая старая заметка датировалась 1865 годом и называлась ЕЩЕ ОДИН ВЕРНУЛСЯ ЖИВЫМ. Речь шла о Джереде Дивоуре, тридцати двух лет от роду. Внезапно я нащупал ответ на один из вопросов, который не давал мне покоя: о людях, принадлежавших к разным поколениям, которые не сочетались между собой. Я сидел на корточках на деревянном настиле подвала, и мне на ум пришла одна из песен Сары Тидуэлл. «Делают это и старики, и молодые, но без стариков молодым не понять, как это делается».

К тому времени когда Сара и «Ред-топы» появились в округе Касл и обосновались на лугу Тидуэлл, Джереду Дивоуру было шестьдесят семь или шестьдесят восемь лет. Старый, но крепкий. Ветеран Гражданской войны. К такому могли тянуться молодые. И песня Сары соответствовала действительности: старики могли показать молодым, как это делается.

Но что именно они сделали?

Заметки о Саре и «Ред-топах» ничего не прояснили. Я лишь мельком просмотрел их и отметил разве что общий тон. В них сквозило ничем не прикрытое пренебрежение. «Ред-топов» называли «нашими черными птичками с Юга» и «сладкоголосыми чернокожими». Указывалось на их «природное добродушие». В Саре отмечали «потрясающую для негритянки фигуру». Не остались без внимания «ее широкий нос, полные губы и высокий лоб». А также зачаровывающие как мужчин, так и женщин «приподнятое настроение, ослепительная улыбка и пронзительный смех».

Это были — Господи, спаси и охрани — рецензии. Можно сказать, положительные. С учетом «природного добродушия».

Я быстро добрался до последней из заметок, в поисках причин, побудивших «черных птичек с Юга» к отлету, но ничего не нашел. Зато наткнулся на вырезку из «Голоса» от 19 июля 1933 года (загляни на 19, вспомнилось мне). Заметка называлась МНОГООПЫТНЫЙ ПРОВОДНИК-СЛЕДОПЫТ НЕ СМОГ СПАСТИ ДОЧЬ.