– Ты вернешься домой, – сказала она. – В дом, где вырос. Я поставлю тебя на ноги, и мы будем молиться о том, чтобы на всех снизошла благодать.

Он улыбался ей, но уже через силу.

– Ясное дело. Мам, ты не сходишь в дежурку к сест–рам? Попроси Мари – пусть принесет какого-нибудь сока. Или имбирного пива. Кажется, я отвык говорить, и горло у меня…

– Конечно, схожу. – Она поцеловала его в щеку и встала. – Боже, как ты похудел. Я позабочусь о том, чтобы ты поправился, когда возьму тебя домой. – Она вышла из комнаты, напоследок бросив победоносный взгляд на Герберта. Они услышали удаляющийся стук ее туфель.

– И давно это с ней? – тихо спросил Джонни.

Герберт покачал головой.

– После твоей катастрофы ей все хуже и хуже. Но началось значительно раньше. Ты же знаешь. Сам помнишь.

– А она…

– Не думаю. На юге есть люди, которые укрощают змей. Их я назвал бы сумасшедшими. Она до такого еще не дошла. А как ты, Джонни? По правде?

– Не знаю, – сказал Джонни. – Папа, где Сэйра?

Герберт наклонился и зажал ладони между колен.

– Мне не хотелось бы говорить тебе об этом, Джон, но…

– Она замужем? Она вышла замуж?

Герберт молчал. Не глядя на Джонни, он кивнул головой.

– О Боже, – произнес Джонни глухо. – Этого я боялся.

– Вот уже три года, как она миссис Уолтер Хэзлит. Он юрист. У них мальчик. Джон… никто ведь не верил, что ты очнешься. За исключением, конечно, твоей матери. Ни у кого из нас не было оснований верить, что ты придешь в себя. – Его голос, в котором слышалась вина, дрожал. – Доктора говорили… да наплевать, что они говорили. Даже я сдался. Мне чертовски стыдно признаться, но это правда. Единственная моя просьба – постарайся понять меня и… Сэйру.

Джонни попытался сказать, что понимает, но вместо слов раздался какой-то слабый сиплый стон. Он вдруг стал немощным, старым, и внезапно на него нахлынуло чувство невозвратимой потери. Упущенное время придавило его, подобно груде камней, – он даже ощутил их тяжесть.

– Джонни, не расстраивайся. Столько всего кругом. Хорошего.

– К этому… надо еще привыкнуть, – выдавил он.

– Да. Я знаю.

– Ты ее видел?

– Время от времени переписываемся. Мы познакомились после катастрофы. Она хорошая девушка, действительно хорошая. По-прежнему преподает в Кливсе, но, насколько я понимаю, хочет оставить работу в июне. Она счастлива, Джон.

– Прекрасно, – с трудом произнес он. – Рад, что хоть кто-то счастлив.

– Сынок…

– Надеюсь, вы тут не секретничаете, – весело произнесла Вера Смит, входя в палату. В руке у нее был запотевший кувшин. – Они сказали, что фруктовый сок тебе еще рано, Джонни, так что я принесла имбирное пиво.

– Отлично, мам.

Она переводила взгляд с Герберта на Джонни и снова на Герберта.

– Вы секретничали? Почему у вас такие вытянутые физиономии?

– Я просто говорил Джонни, что ему предстоит потрудиться, если он хочет скорее выйти отсюда, – сказал Герберт. – Хорошо подлечиться.

– А зачем говорить об этом? – Она налила пиво в стакан. – Теперь и так будет все в порядке. Вот увидишь.

Она сунула соломинку в стакан и протянула его Джонни.

– Выпей все, – сказала она, улыбаясь. – Тебе полезно.

Джонни выпил до дна. Пиво отдавало горечью.

– Закройте глаза, – сказал доктор Вейзак.

Это был небольшого роста толстячок с невероятно ухоженной шевелюрой и пышными бакенбардами. Его волосы раздражали Джонни. Если бы пять лет назад человек с прической Вейзака появился в любом баре восточного Мэна, тут же собралась бы толпа зевак и его, учитывая почтенный возраст, сочли бы вполне созревшим для сумасшедшего дома.

Ну и копна!

Джонни закрыл глаза. Его голову облепили электрическими датчиками. Провода тянулись от контактов к укрепленному на стене электроэнцефалографу. Доктор Браун и сестра стояли у аппарата, из него, тихо жужжа, выползала широкая лента с графическими кривыми. Джонни предпочел бы, чтобы сегодня дежурила Мари Мишо. Ему было страшновато.

Доктор Вейзак дотронулся до его век, и Джонни дернулся.

– Ну-ну… не шевелитесь, Джонни. Еще немного и все. Вот… тут.

– Готово, доктор, – сказала сестра.

Тихое жужжание.

– Хорошо, Джонни. Вам удобно?

– Ощущение такое, будто у тебя монеты на веках.

– Да? Вы быстро привыкнете. Сейчас я все объясню. Попрошу вас представить себе различные предметы. На каждый образ я дам секунд десять, а всего вам нужно подумать о двадцати предметах. Понятно?

– Да.

– Очень хорошо. Начинаем. Доктор Браун?

– Все готово.

– Прекрасно. Джонни, я попрошу вас, представьте себе стол. На столе лежит апельсин.

Джонни представил. Он видел маленький карточный столик со складными металлическими ножками. На нем чуть в стороне от центра лежал большой апельсин, на пупырчатой кожуре была наклейка с названием фирмы САНКИСТ.

– Хорошо, – сказал Вейзак.

– Что, этот аппарат показывает мой апельсин?

– Н-нет… то есть да. Символически. Аппарат регист–рирует токи мозга. Мы ищем блокированные участки, Джонни. Участки каких-либо нарушений. Возможные указания на нарушенное внутричерепное давление. А теперь попрошу не задавать вопросов.

– Хорошо.

– Сейчас представьте себе телевизор. Он включен, но передачи нет. Джонни увидел телевизор в своей квартире – в своей бывшей квартире. Экран подернут светло-серой изморозью. Кончики складной антенны, торчащие подобно заячьим ушам, обернуты фольгой для лучшего приема передач.

– Хорошо.

Опыт продолжался. На одиннадцатый раз Вейзак сказал:

– А сейчас попрошу вас представить стол для пикника на левой стороне зеленой лужайки.

Джонни задумался и увидел шезлонг. Он нахмурился.

– Что-нибудь не так? – спросил Вейзак.

– Все нормально, – сказал Джонни. Он напряженно думал. Пикники. Вино, жаровня… дальше, черт возьми, дальше. Неужели так трудно мысленно увидеть стол для пикника, в своей жизни ты их видел тысячу раз; вообрази же его. Пластмассовые ложки и вилки, бумажные тарелки, отец держит в руке длинную вилку, он в поварском колпаке, на нем фартук, на котором наискось написано: ПОВАР ХОЧЕТ ВЫПИТЬ; буквы прыгают, словно живые. Отец жарит котлеты, потом они сядут за…

Наконец-то!

Джонни улыбнулся, но улыбка тут же увяла. Теперь перед ним был гамак.

– Черт!

– Никак не увидите стол для пикника?

– Дичь какая-то. Я, кажется… не могу вообразить его. То есть я знаю, что это такое, но я не могу себе его представить. Разве не дико?

– Успокойтесь. Попробуйте вот это: глобус, стоящий на капоте пикапа.

Это было просто.

На девятнадцатый раз – гребная лодка у столба с дорожным указателем (кто изобретает эту несуразицу? – подумал Джонни) – опять не получилось. Он был в отчаянии. Он представил себе большой мяч, лежащий рядом с могильной плитой. Он напрягся и увидел дорожную развязку. Вейзак успокоил его, и через несколько секунд датчики с головы и век были сняты.

– Почему я не мог вообразить эти предметы? – спросил Джонни, переводя взгляд с Вейзака на Брауна. – В чем дело?

– Трудно сказать определенно, – ответил Браун. – Вероятно, местная амнезия. А может, в результате аварии поврежден какой-то маленький участок мозга – в сущности, микроскопический. Мы, правда, не знаем, в чем дело, но, очевидно, у вас появились провалы памяти. Два мы нащупали. Наверное, обнаружатся еще.

– У вас была травма головы в детстве, да? – отрывисто спросил Вейзак.

Джонни задумчиво посмотрел на него.

– Сохранился старый шрам, – сказал Вейзак. – Существует теория, Джонни, подтвержденная статистическими исследованиями…

– Которые далеко еще не закончены, – сказал Браун почти официальным тоном.

– Да, правда. Теория эта предполагает, что люди выходят из долговременной комы, если получили ранее какую-то мозговую травму… мозг как бы адаптируется после первого ранения, что помогает перенести второе.