Роман заерзал:

– Корнеич, слушай, ты… это… не говори никому. А? Я тебе… это… ну… тоже… готов помочь. Говори, чего надо-то…

В глазах Ротмана уже исчезла прежняя надменность и наглость – он заискивал, и Фрост наслаждался моментом. Хам был приструнен, запуган и покорен; теперь его надо использовать в правильном направлении. Фрост отбросил назад свою великолепную челку и покровительственно кивнул:

– Я, Роман, человек слова. И дела! Я тебе сразу предложил и сейчас предлагаю: давай забудем о Шлице.

– Как это? Забудем… – протянул непонимающе Роман.

– Забудем. Нет его и не надо. Ты забираешь себе его пакет акций. Я со своими делами разбираюсь. А если баба его или еще кто начнет копать, то мы – в полном отказе. Ничего не знаем. Бизнес наш. Иосиф терся вокруг нас, но никогда ничего не имел. А еще лучше, Рома, если ты внимательно посчитаешь все ваши зачеты-расчеты и нарисуешь должок за ним кругленький. Понял?

– Должок? Хм. Это можно. У него в ротации несколько песен этого педика Клима Чука и нимфетки Айки. Сейчас скажу, чтобы удвоили эфиры, и вот тебе должок. Только как мне получать-то его? Иосифа-то нет…

Как и многие люди его профессии и положения, Ротман отличался не только хамством, но и глупостью. Фрост тяжело вздохнул и тонкой струйкой выпустил воздух в сторону Ротмана. Тот отшатнулся, вытаращил глаза, но стерпел, и Фрост задумчиво покачал головой:

– Рома, Рома. Как ты вообще рулишь своим радио, да еще и газетой, журналом? Конкурсы проводишь, скачки устраиваешь…

– А чего ты загадками тут говоришь? – обиделся тот.

– Ладно. Долг нарисуй на всякий случай. Чтоб ты знал. Наследство Иосифа, как и любого человека, это не только его бабки и барахло, но и долги. Понимаешь? Дол-ги! Если наследники, а это только Медянская, к тебе сунутся, ты им и предъявишь долги. Понял теперь?

– А-а-а. В смысле не мы ему, а он нам уже должен будет? Так?

– Так-так, Ромашка!

– Ну, так бы и сказал сразу. Слушай, неплохо. Даже клево. А тебе-то что с моих долгов и активов? – явно что-то заподозрив, напрягся вдруг Ротман.

– Мне с тебя, друг мой Рома, вообще никакого прока. Главное – не лезь в мои дела. О’кей? И я про тебя забуду. А следователь или еще кто спросит, то скажу: «Точно не знаю, но у Шлица долгов было больше, чем денег. И мне был должен кучу бабок, и другим. Вот, например, Ротману Роману тоже задолжал. Что делать, такой вот был необязательный тип. Хотя плохого про покойного ничего сказать и не могу. Жаль его. И семью жаль. Постараемся им помочь, как сможем».

Ротман восхищенно застыл, и Фрост продолжил воображаемый спич до космических высот гражданственности:

– Все сообщество должно обратить внимание на эту трагедию. Надо защищать свои интересы, учиться договариваться, выстраивать долгосрочные отношения. Нельзя разрушать индустрию! Страна без культуры, искусства, телевидения и радио обречена на моральную и культурную гибель! Потомки нам этого не простят…

Ротман лишь развел руками:

– Тогда, друг Корней, давай и договариваться. На троих. Так ты сказал?

Фрост отрицательно замотал головой:

– На троих? Не-е-ет. Это программа такая – «Треугольник»… – Фрост недоумевал. Но Ротман явно что-то затеял и продолжил, все так же хитро улыбаясь:

– А я предлагаю на троих. Ты, я и…

– И кто? – Фрост нетерпеливо хлопнул по столу. Ротман кашлянул. Оглянулся вокруг и, наклонившись к Корнею поближе, предложил:

– Третий – сам Шлиц!

В баре клуба «Гоголефф» в полдень было пустынно. Лишь две одинокие фигуры в углу беседовали за столиком. Номинальный хозяин клуба Гарик Бестофф потягивал через трубочку любимый напиток – французскую газировку «Перье» с мятным сиропом. Ему нравились вкус и название, которое звучало как «Перьемант». Его собеседник был едва виден в глубокой тени сумрачного бара. Но по бархатному голосу, вкрадчивым манерам и изредка поправляемой челке в нем без труда даже в потемках опознавался модельер Леонид Булавкин. Он взял Гарика за руку.

– Гарррик, – слегка грассируя, убеждал он Гарика прислушаться к своему предложению, – ты не понимаешь, насколько выгодным станет наше сотрудничество.

– Ленечка, я и так себя неплохо чувствую, – не высвобождая руки, но и не соглашаясь, отвечал хозяин вертепа, – ты не обижайся, но я не вижу особого смысла в том, чтобы сейчас перекраивать мой клуб под тебя.

Булавкин явно нервничал, но не подавал и виду. Продолжая удерживать руку Гарика в своей, мягко нажимал:

– Я не собиррраюсь тебя уговаривать. Но только черррез неделю будет поздно. Ты увидишь, как эта сучка Вика вытряхнет тебя из твоего кррресла. Я прекрррасно знаю ее харррактер.

– Не знаю, Леня. Не знаю. Я так не думаю. Мы никогда с ней не ссорились, я не давал ей повода относиться ко мне как-то предвзято… Не думаю, что у меня будут с Викторией проблемы.

Гарик потянулся и как бы невзначай высвободил руку, и понятливый Леня спрятал свои ладошки под стол. Улыбнулся нервно и вновь замурлыкал:

– Ты же знаешь мои связи. Теперь мне многое по плечу. Я могу звонить в любой момент Самому! Он мне так и сказал. Помни об этом. Сейчас хороший момент. Давай разделим клуб.

– Клуб?! – удивился Гарик.

– Я имел в виду долю Шлица, – продемонстрировал редкую осведомленность Булавкин. – Вика все равно с этим не справится. Ей не по плечу бизнес ее мужа. Она все завалит и профукает. Лучше мы ей дадим немного денежек. Ей на жизнь хватит. И бизнес спасем, и ее не обидим. Так лучше будет для всех.

Гарик, уже понявший, как сложно отказаться от предложения столь приближенного к верхам человека, немедленно начал выстраивать новую линию обороны:

– Не знаю. Не уверен, что ей станет легче от этого. Да и я вроде не собираюсь ничего никому отдавать. Пойми меня, Леня, у меня и бизнес давно отлажен, и «крыша» надежная. Много лет работаем с наркополицией. Сам понимаешь, у них здесь зона особого интереса…

– Именно. Как в прямом, так и в переносном смысле, – понимающе улыбнулся Булавкин.

Он часто бывал в клубах, в том числе и в этом, и прекрасно знал, как идет бойкая торговля зельем в часы наибольшего наплыва гостей. Полиция прекрасно знала, кто, где и чем торгует. Не говоря уже о тех, кто принимает, нюхает, колет, курит. Но ловить мелочь никто не собирался, всем нужны были оптовики и поставщики. Леня и сам иногда любил выкурить сладкую папироску и страшно боялся, что об этом кто-то сообщит его высоким покровителям.

Гарик, подтверждая, что здесь все люди взрослые, а потому все прекрасно все понимают, охотно кивнул:

– Конечно. Я им – информацию и посильную помощь. Они мне – защиту и безопасность. Мне кажется, недорого и взаимовыгодно. Так что меня все устраивает. Ничего менять не буду.

Булавкин изобразил на лице искреннее расположение в смеси с душевным страданием.

– Зррря ты так, Гарррик. Я к тебе со всем серррдцем. С душой. Я и прррошу-то какие-то несчастные десять-двадцать пррроцентов. Мне больше и не надо.

Гарик, понимая, что Леня прямо сейчас скинул цену своим услугам с шестидесяти процентов пакета Шлица до десяти, заинтересовался:

– А зачем тебе доля в клубе? Ленечка, у тебя и так все в полном порядке. Бизнес процветает. Получаешь какие-то сумасшедшие государственные заказы. Спецодежда, форма, флаги. Шей себе в свое удовольствие. Ты же дом отхватил в Проточном переулке в четыре этажа. Небось твой Большой Друг дал?

– Кто дал, тот дал, Гарик, это не касается тебя! – впервые за встречу огрызнулся Леня. Он не хотел обсуждать собственный бизнес и состояние дел. Не для этого пришел на встречу с этим мачо.

– А почему бы и нет? – резонно возразил Бестофф. – Если ты мне предлагаешь отписать часть клуба тебе, пусть и десять процентов, то почему бы и тебе, Ленечка, не поделиться со мной твоим особнячком? По-моему, вполне справедливо.

– И не думай даже… – зашипел Леня, но тут же взял себя в руки, улыбнулся и попытался обратить все сказанное в шутку: – Ты так смешно рассуждаешь! Этот старенький домишко дешевле снести, чем что-то там сделать. У меня и денег таких нет сейчас.