— Ваше дело рассматривалось в каких-либо органах? — перебил я.

— Никакого дела на меня нет.

— Тогда почему вы боитесь позвать на помощь? Он собрался было ответить, потом еще раз собрался, но умолк. Я встал, взял ремень и сделал ему знак, что пора укладываться в кровать. Безропотно подчинившись, он подтянул ноги ближе ко мне.

Покуда я, перехватив его щиколотки, привязывал ремень к кроватной стойке, он принялся меня заверять, что сокрушается по поводу событий тех злосчастных лет, хотя лично не несет за них ответственности. А как пошел плести, что ночами не смыкает глаз, мучаясь воспоминаниями о концлагере, так я со всей силы затянул ремень. Он понял и тут же заткнулся.

Окно я завесил простыней, стул поставил на место, а больше ничего и не требовалось. На лице его отображалось смятение. Все вопросы, которые я мог бы еще задать, вдруг показались мне пустыми. Ничего я не добился, ничего не узнал такого, что хоть кому-то важно. Позже я понял, ради чего ездил на дачу: ради себя, я сам себе доказывал, что не спасовал перед жутким этим делом.

Оказалось, я привязал его не к той стойке. Стал раскручивать ремень, а он мне от всей души:

— Ох, слава Богу!

Но промолчал, когда я заново стал крепить его ноги к нужной стойке, и держался тихо, как в первый раз.

— Надеюсь, вам ясно, что неприятностей вашему отцу я устроить не смогу? — спросил он, когда я закончил. — Ну, если выйду отсюда.

— Да, ясно.

— Зачем вы вообще пришли?

На всякий случай я осмотрел и кухню, хотя там точно ничего не трогал. Пройдет много времени, прежде чем мы с Мартой сможем вновь сюда приехать, даже если б он сгинул прямо сегодня. Вычистить, проветрить — куда там, этого мало, но что ж еще? Из открытой банки с конфитюром вылетела здоровенная муха. Он кричит, зовет в свою комнату. Вторая половина дня наступит еще не скоро.

Стою опять у железной кровати, а он:

— Есть предложение.

— Мне пора!

— Я готов заплатить вам. Принесите сюда напильник, а лучше хорошие кусачки. Знаете, что такое кусачки?

Не та была минута, чтобы демонстрировать свою щепетильность. Раз я хочу, чтобы он не выдал меня отцу, то не стоит лишать его надежды на мою помощь. Потому я и спросил:

— На какую сумму вы рассчитываете?

— За долгие годы я кое-что собрал, я готов отдать вам все накопления. Между нами, я даже рад таким образом подвести черту под своим проклятым прошлым. Поверьте, я не буду считать это потерей.

— Сколько? — переспросил я.

— Пять тысяч марок, — был ответ.

Мне показалось, будто сначала он хотел назвать другую сумму, побольше, и я сделал вид, что обдумываю его предложение. Вот для него волнующий миг.

— С грехом пополам я наскребу еще тысячу, — добавил он.

Тут у меня мелькнула мысль столь абсурдная и недостойная, что пришлось ее сразу отогнать: его на волю, а денежки себе. Я ведь все равно подумывал, не освободить ли его, а значит, могу это сделать без лишних хлопот. Разве не справедливо, что его деньги достанутся мне? Примерно так я размышлял.

А он заговорил снова:

— По моим предположениям, в итоге меня прикончат. Конечно, план их не в этом, но дальше- то как? Скоро они сами знать не будут, куда меня девать. Потехи еще на день, на два, а потом им станет в тягость ездить сюда регулярно. Думаете, они меня тогда развяжут? Как бы не так, они не пойдут на такое.

В его опасениях есть резон. Размышляя тут сутки напролет, он понял, что дело может кончиться плохо. Позднее я удивлялся, что меня нисколько не трогало, как он цепляется за жизнь.

— Говорю это, чтобы вы не думали, будто время терпит, — подытожил он.

— Если эти трое узнают, что я тут побывал, они сменят замок. Остальное — само собой, — предупредил я.

— Я пока еще не сумасшедший.

Дверь в комнату защелкнуть, дверь в кухню прикрыть, входную дверь запереть на два оборота. Когда я вышел, какой-то песик, терьер, кинулся прочь, будто подслушивал у окна. Хозяина нигде не видно, неподалеку десятки других домиков, откуда песик мог прибежать. Я постоял немного на крыльце, наблюдая за окрестностями. Любопытно бы узнать, где Гордон Кварт почерпнул свои сведения о надзирателе. Вряд ли тот, набравшись наглости, именно его избрал исповедником. Я уже тогда злился, что не сумею захапать шесть тысяч марок. На опушке дождь шел сильнее.

Вот так было дело, примерно так.

***

Чистая случайность: Марта открыла окно, чтобы проветрить комнату, увидела, как я бегу под дождем, и встретила меня в подъезде с распростертыми объятиями. В ту же секунду я напрочь забыл про тюрьму посреди леса. Мы целовались через каждые две ступеньки до самой ее площадки; я хоть и явился на час раньше назначенного, но, оказалось, совсем не рано!

Мать спросила через дверь, кто там, Марта затолкала меня в кухню, схватила мою правую руку и подставила ей для пожатия со словами:

— Будь поприветливее, он застенчивый.

Рахель не преминула отпустить замечание по поводу юмора своей дочери, а мы пошли в комнату к Марте, и тут уж я показал, какой я застенчивый. Мы обнимали друг друга, и сбылось все, о чем я мечтал в том позабытом домике. Марта, указав на мои ботинки, спросила, не по полю ли я гулял.

В ее комнате мне неуютно: мы бываем здесь, когда некуда деться. В самый первый раз я запер дверь на щеколду, но Марта при этом выглядела такой несчастной, что я решил никогда больше этого не делать.

Снял ботинки, снял мокрые носки, и мы сели на ковер, не на кровать. Марта принялась растирать мою ступню, как будто я пришел с мороза.

— А теперь сюрприз! — потребовал я.

Но она не торопилась, сначала растерла и другую ступню, пока та, как ей казалось, достаточно не согрелась. Затем на четвереньках подползла к письменному столу. Выпрямилась, и глаза ее загорелись, словно с этой минуты вся наша жизнь переменится.

— Это и вправду настоящий сюрприз, — предупредила Марта.

— Давай, я сгораю от нетерпения!

Она взяла со стола тетрадь, толстую и розовую, большую, как папка для документов, и протянула мне. Я разглядел на обложке крупные, напечатанные жирным шрифтом буквы: «Перед началом». Не хочу показаться провидцем, утверждая теперь, что с первой же минуты почувствовал отвращение к этой тетради, но так оно и было, честное слово. Марта снова уселась рядом, пока я тянул время. Поспешно раскрыла тетрадь, а это, оказывается, сценарий.

— Что такое?

Позволила полистать страницы, будто не хотела лишить меня удовольствия разобраться самому. Какую страницу ни открой, сплошь диалоги: имя, двоеточие, потом слова, несметное множество слов. Я взглянул на Марту: не ждет ли она, что я стану читать строчку за строчкой? Марта пальцем вновь указала мне на тетрадь. На страницах, которые я перелистывал, то и дело мелькал красный цвет, все реплики некоей Рахили были отмечены на полях красным карандашом.

— Ты ничего не замечаешь?

А я заметил, что в тексте много раз повторяется слово «эсэсовец», из чего сделал вывод: «Перед началом» — это период нацизма. Не до веселья было бы Марте, знай она про мое недавнее общение со всамделишным эсэсовцем. С пешкой, как он утверждал, а мне — верь ему, не верь — все едино. Никакой ненависти к нему я не испытывал, хоть убей. Просто он осложнил жизнь моего отца, а значит, и мою жизнь. Не больше, но и не меньше.

— Ничего не заметил?

— Ты имеешь в виду красный карандаш?

— А что ж еще?!

Забрала у меня тетрадь, заставила улечься на ковре и сама улеглась рядом. Мы лежали, вытянувшись, как в гробу на двоих. Помню ли я, что накануне вечером они с родителями были в гостях? Уж конечно, не забыл. А пригласил их Роланд Минге, чье имя мне несомненно знакомо.

— Вы все втроем были в гостях у одного-единственного мужчины? — спросил я.

Но шутить у нее настроения не было, и тут выяснилось, что Роланд Минге — вроде бы известный режиссер, он-то и снимает фильм «Перед началом». Марта потребовала, чтоб я догадался, в чем соль. Но я по-прежнему лежал трупом на ковре, и ей пришлось признаться: она приглашена на роль Рахили. Разумеется, я понял это с самого начала, но все-таки спросил: