— Почему же, ходят люди. По праздникам. Или если в этом есть нужда. Но не каждый день, конечно.

— Не каждый день… — Прибоженный повернулся к бальге. — Не каждый день?

Голос звучал потрясенно. И испуганно. Как будто он-она услышал от меня нечто ужасное, наносящее удар в самое сердце. И блондин тоже это почувствовал, потому что посмотрел на меня с чем-то вроде осуждения. А потом перевел взгляд на прибоженного и ответил, как мне показалось, почти ласково:

— К тебе будут приходить. Всегда. Обещаю.

Он-она кивнул, правда, больше послушно, чем успокоенно, подобрал полы мантии и медленно отправился обратно, вверх по лестнице, переставляя ноги с таким заметным трудом, как будто шел на плаху.

— Наверное, я зря привел вас сюда, — сказал бальга, когда мы снова ступили на площадь, под лучи жаркого солнца.

— Почему зря?

— Вам не нужно было… сосредоточение.

Это верно подмечено. Я сосредоточен сейчас, как никогда за последние дни. К тому же публичные молитвы меня не привлекают. Скучновато и запутанно. Хотя…

Был миг, когда я поймал себя на мысли, что еще немного, и проникнусь песнью, звучащей с алтаря. Наверное, потому, что после ослепляющего белого света попал под золотой. А высокий двуглавый купол кумирни, который вроде должен был возносить сознание к небу, казалось, сдавливал виски, заставляя кровь биться в такт словам прибоженного.

Да, так и есть. Отец когда-то рассказывал о подобных ухищрениях зодчих. И о том, что Цепью градоустроения не поощряется насильственное воздействие на головы и умы — на него нужно получать высочайшее дозволение. Только сомневаюсь, что здесь кто-то задумывался о разрешении. Просто взяли и построили, чтобы…

— Вы правы. Не нужно. Но проповедь стоила того, чтобы ее слушать.

Бальга согласно кивнул:

— Эти слова… Они прекрасны. Но они только лишь предупреждают.

— А должны были бы приказывать?

В этом месте беседы, где любой другой человек вздрогнул бы, блондин, наоборот, замер, даже остановился. И это меня не слишком порадовало, потому что после кумирни, чьи стены дарили какую-никакую прохладу, солнце, казалось, обжигало сильнее, чем прежде.

— Не все люди ясно видят свой путь, — наконец отчетливо, хоть и очень тихо проговорил бальга.

Справив дела духовные, можно было отправляться обратно, домой, под каменные своды дома Кавалено, но время для беспрепятственного ухода с площади неожиданно истекло: немногочисленные прохожие, вместе с нами приходившие на молебен, лихорадочно расступились, двумя волнами откатившись в стороны и открывая нашим взглядам изящную фигуру эрриты Эвины.

Благороднейшая из благородных стояла у нас на пути, положив руки на синий пояс, словно в нем одном находила поддержку. Сегодня ее юбка была черной как ночь, но это еще больше оттеняло пронзительную белизну рубашки, простой, без всяких кружев и вышивок. Не попытались чем-то украсить свою одежду и слуги имения Фьерде, стоящие позади своей хозяйки, скорее наоборот, избавились от всего, что могло помешать…

Помешать действовать, конечно же.

Лицо эрриты выглядело безмятежно-спокойным, но словно передразнивая застывшие черты бальги, а не отражая то, что на самом деле творилось в душе женщины.

— Очередная молитва достигла небес? — невинно поинтересовалась Эвина.

— Как ей и полагалось, — подтвердил блондин.

— И в ней было упомянуто о прегрешениях, требующих искупления?

— Несомненно.

— И о душах, загубленных чужой волей?

Бальга чуть помедлил, но ответил:

— Человек всегда губит свою душу сам.

Эвина шутливо погрозила пальцем:

— Ой ли? Но если и так… Значит, хозяин отвечает за своих слуг, ведь они всего лишь исполняют приказы?

Не знаю, что подумал о начавшейся беседе сам Иакин Кавалено, а я, кажется, понимал, куда клонит благороднейшая из благородных. И искренне наслаждался сейчас ее стараниями.

— Хозяин всегда в ответе за тех, кто ему служит, — согласился бальга, хотя в его голосе и прозвучало некоторое напряжение.

— Очень хорошо.

Эвина коротко кивнула, и на камни площади из громоздкого свертка, притащенного откуда-то сзади слугами, выкатилось тело. Разумеется, мертвое. А еще мельком мне знакомое. Именно над ним эррита склонялась тогда, еще при первой нашей встрече в степи. Именно его внимательно разглядывала.

Блондин посмотрел на мертвеца, брошенного под ноги, и снова перевел бесстрастный взгляд на благороднейшую из благородных.

— К чему оно здесь?

Эвина танцующим шагом сделала круг, приближаясь к бальге, но отнюдь не затем, чтобы шептать ему на ухо: голос эрриты прозвучал так громко, чтобы даже задние ряды зевак могли расслышать каждое слово.

— Этот человек умер несколько дней назад. Но не своей смертью, нет. Он пал от рук путешественников, осмелившихся дать отпор «степным бродягам».

— Зачем мне знать все это?

— Затем, что… — Благороднейшая из благородных улыбнулась еще невиннее. — Этот человек напал на путешественников. Но он не был «бродягой». Не мог им быть.

— Многие люди жаждут наживы, — осторожно заметил блондин.

— Но немногие при этом находятся на вашей службе.

Это был хороший удар. Продуманный, точный, пробивающий защиту. Захотелось даже крикнуть эррите: «Браво!»

— Рино Гаэно покинул отчий дом, чтобы вступить в ряды бальгерии. Ведь так, эррита?

Из-за спин слуг Эвины выступила немолодая женщина, закутанная в скорбно-черное покрывало поверх платья из небеленого полотна.

— Мой мальчик грезил этой службой, — подтвердила она.

— Мог ли он перейти на сторону разбойников, нападающих на обозы? — уточнила благороднейшая из благорюдных, чеканя каждое слово.

— Только не Рино! Он ни за что бы не преступил человеческие законы!

— Что вы хотите доказать? — спросил бальга.

— Совсем немногое. К примеру, то, что «степные бродяги» взялись не из ниоткуда, и если и удовлетворяют жажду наживы, то не свою, а… — Эвина сделала долгую-долгую паузу, во время которой все слушатели и зрители невольно затаили дыхание. — Вашу!

— Чушь, — спокойно ответил блондин.

— Мертвое тело — тому подтверждение. К тому же… Вы ведь сами и убили его. Очередным вашим приказом.

Левая бровь блондина чуточку приподнялась. Я тоже немного удивился, ведь гибель тех разбойников уж точно не имела к бальге никакого отношения. Но похоже, эррита Фьерде считала иначе. И с блеском доказала свою уверенность:

— Рино Гаэно был убит человеком, в тот же день надевшим черный мундир.

Ну да. Тот бледный недокровка горел желанием сражаться. Но с демонами, а не с людьми. И это всего лишь совпадение…

Или нет?

— Мне ничего не известно о прошлом людей, принесших присягу бальгерии. Оно может быть любым. И оно остается лишь на их совести.

— И вы принимаете каждую присягу?

— Нет, — вынужден был сказать блондин.

— А что же говорит в пользу того или другого человека? Уж не какие-либо особые заслуги?

Бальга промолчал. Наверное, зря, хотя вряд ли кто-то на его месте нашел бы достойный ответ прозвучавшему обвинению.

— К примеру, приказ уничтожить «бродяг», чьи лица и имена могли перестать быть тайной? — предположила Эвина.

Конечно, все ее выводы были выдумкой чистейшей воды. Но выдумкой логичной и разумной. А с подобной ложью всегда очень трудно справиться.

— Можете думать, что вам угодно, эррита.

— Это признание?

— Это разрешение.

Они смотрели друг на друга, внешне спокойные, но за взглядом каждого уже явственно бушевал огонь. Правда, если Эвину это пламя явно только раззадоривало, подсказывая новые и новые обманные финты, то бальга, вряд ли привыкший горячиться, легко мог совершить ошибку. И все же не совершил.

— Хозяин в ответе за своих слуг, — повторил блондин. — С этим вы не стали спорить. В ответе за приказы убить. Значит, и мне есть что спросить с вас.

Благороднейшая из благородных лукаво округлила глаза:

— И чью же жизнь я пожелала получить на завтрак, обед или ужин?