Сложные переговоры велись о судьбе Монголии, которую китайские руководители не признавали как самостоятельное государство, считали, что эта территория — часть Китая.

Личный переводчик Мао вспоминал, как во время концерта оказался рядом с Булганиным. Выступали монгольские артисты. Булганин, обращаясь к переводчику, пробормотал, что, мол, когда летел в самолете над Монголией, то увидел, там — сплошная пустыня, ничего там нет, экономику монголам развивать очень трудно и лучше уж возвратить их Китаю.

Хрущев спросил Булганина — о чем ты? Булганин повторил свои слова. Никита Сергеевич недовольно заметил, что этого говорить не нужно. Теперь уже второй человек в КНР Лю Шаоци заинтересовался разговором и в свою очередь спросил переводчика:

— О чем это они?

Переводчик пересказал слова Булганина. Лю Шаоци доложил об этих словах Мао Цзэдуну. Во время переговоров Мао заметил Хрущеву:

— Слышал, что вы хотите вернуть Монголию Китаю. Мы это приветствуем. Просим вас поговорить об этом с монгольскими товарищами.

Хрущев немедленно ответил:

— Нет, не было ничего такого. Мы это с Монголией не обсуждали.

Повернувшись, он с гневом сказал Булганину:

— Все из-за того, что ты много болтаешь!

После совместной поездки в Китай Екатерина Алексеевна Фурцева искала общества Шепилова, частенько забегала к нему поговорить по душам. Тем более что последние месяцы Дмитрий Трофимович тоже занимался в ЦК идеологическими делами, так что находились и формальные поводы для бесед. Неизвестно, как бы развивались их отношения. Но вмешалась политика, разделившая их.

Накануне последнего, решающего заседания президиума ЦК бледная, возбужденная Фурцева сказала Шепилову:

— Я пришла вас предупредить, что, если будет обсуждаться этот вопрос и вы позволите себе повторить то, о чем мы с вами говорили, мы вас сотрем в пыль.

— Кто это «мы»? — поинтересовался Шепилов.

— Я секретарь Московского комитета партии. МГК мне подчиняется, мы вас сотрем.

— Товарищ Фурцева, вы что говорите? — изумился Шепилов. — Вы же сами ко мне приходили и жаловались на положение дел.

— Я к вам не приходила!

На заседании президиума Шепилов, тем не менее, пересказал свои беседы с Фурцевой. Он всего лишь хотел показать, что даже руководители партии боятся говорить откровенно и шепчутся по углам, где их не могут слышать.

— Вот какое складывается дикое положение, — сказал Шепилов, — два секретаря ЦК, Фурцева и я, никогда ни в каких оппозициях не были, ничего провокационного не делали, и мы не можем друг с другом поговорить!

Екатерина Алексеевна не ожидала, что ее слова, произнесенные в тиши кабинета один на один, станут достоянием гласности. Рассказ Шепилова ставил ее в неудобное положение. Выходит, в лицо она говорит Хрущеву одно, а за глаза — другое.

На пленуме ЦК Фурцева гневно выговаривала Шепилову:

— Это провокация! Зачем же применять нечестные методы, передавать разговоры, которые были один на один? Чтобы столкнуть членов президиума друг с другом.

Шепилов обратился к ней:

— А вы скажите пленуму, разве я говорил что-нибудь недостойное о ком-то из членов президиума?

Члены ЦК забеспокоились:

— Почему мы должны популяризировать его? Незачем повторять то, что он говорил!

Фурцева гордо заявила:

— Это желание пленума, и я рассказывать не буду. Шепилов понимающе улыбнулся. Хрущев взорвался:

— Вы смотрите, все время сидит, улыбается. Секретарь ЦК Аверкий Аристов говорил на пленуме:

— Я крикнул Шепилову на заседании президиума: «Сплетник!» Но этого мало. Сейчас можно прибавить. Политическая проститутка! (Аплодисменты.) Грязный человек! Видели бы вы, с каким цинизмом говорил этот человек на президиуме… Как он клеветал — без меры, без совести — на товарища Фурцеву и товарища Хрущева! Вычитывал все это из записной книжечки, где у него было записано, кто, когда и что говорил ему о товарище Хрущеве, о Ворошилове, что говорила товарищ Фурцева…

Первый секретарь Ленинградского обкома Фрол Романович Козлов подхватил:

— Шепилов играл пакостную роль… Провокационно вел себя в отношении товарища Фурцевой, облил грязью товарища Фурцеву, противно было слушать… Разорви, Шепилов, к черту эту книжечку, брось ее, это не только для члена ЦК, а для честного человека позор…

Когда-то Шепилов понравился Хрущеву: умница, работяга, образованный человек и не интриган. Такие люди Хрущеву и были нужны. Он собирал свою команду и искал талантливых людей. Он привлек Шепилова к подготовке своих выступлений. 17 апреля 1954 года Никита Сергеевич пышно отметил свое шестидесятилетие. Через несколько дней встретил Шепилова, спросил:

— Вы были у меня на именинах?

— Нет, не был.

— Почему?

— А меня никто не приглашал.

— Ну, это значит, мои хлопцы маху дали.

Шепилов оставался хрущевским человеком, но он искренне высказал то, в чем был убежден. Считал, что надо сохранить идею XX съезда — ни один из партийных руководителей не должен возвышаться над другими. Он был против начинающегося культа Хрущева. Между ними началось охлаждение. Тем более что Шепилов, явно не понимая, как быстро меняется характер Никиты Сергеевича, продолжал спорить с Хрущевым. Испортились и личные отношения. Хрущев не пригласил Шепилова на свадьбу сына, хотя позвал остальных партийных руководителей высшего ранга.

Ворошилов встретил Дмитрия Трофимовича, спросил:

— Идешь на свадьбу?

Тот ответил:

— Нет, меня не позвали.

— Да? — Ворошилов как бы обрадовался и гордо добавил: — А я иду.

Товарищи по партийному аппарату просто не понимали Шепилова. Он проводил в ЦК совещание по вопросам литературы и начал так:

— Я буду выступать не как секретарь ЦК и не как кандидат в члены президиума, а как рядовой читатель.

Сотрудники аппарата переглянулись: как это понимать? Мы же руководители, а не читатели… Дмитрий Трофимович ценил таланты, либерально относился к людям искусства, разговаривал с ними не командным, а нормальным языком. Он не сомневался в том, что партия имеет право работать с интеллигенцией, но не должна никого давить:

— Даже при наличии в творчестве отдельных композиторов действительно серьезных недостатков нет необходимости причислять их к представителям антинародного направления… Пусть товарищи спорят, пусть экспериментируют…

Один из идеологических функционеров доносил: «Шепилов отражал обывательские настроения небольшой части интеллигенции — писателей и художников, которые в своих произведениях высказывали недовольство руководством партии… Отсюда началось его грехопадение. Шепилов заигрывал с творческой интеллигенцией. Если внимательно прочитать его выступления на съезде композиторов и художников, то очень бледно показана руководящая роль партии в искусстве».

Дмитрий Степанович Полянский, будущий член политбюро, раздраженно говорил:

— Это интеллигенток такого либерального толка, барин, карьерист, он нам разлагает идеологический фронт, засоряет кадры, запутывает дело, двурушничает.

Голос из зала:

— Пижончик.

Полянский подхватил:

— Да, это правильно. Он себя ведет как пижончик и стиляга. Он на каждое заседание приходит в новом, сильно наглаженном костюме. А я так думаю, что кому-кому, а Шепилову на этот пленум можно прийти и в старом, даже мятом костюме.

Молотов и другие были для Никиты Сергеевича просто политическими соперниками. Выступление Шепилова он воспринял как личную обиду. Он считал, что, посмев его критиковать, Шепилов ответил ему черной неблагодарностью.

Тихон Хренников рассказывал мне: — Дмитрий Трофимович потом говорил, что в общем-то он не собирался выступать против Хрущева так резко. Но, видимо, наболело. Он уважал Хрущева. Вместе с тем считал возможным и необходимым покритиковать товарища по партии. Но он не думал, что так получится.

Интеллигенция была огорчена его уходом. Писатель Илья Эренбург заметил с сожалением, что «он уже начинал кое-что понимать». Например, Шепилов разрешил создать Союз кинематографистов. Киношные люди очень этого хотели: у всех — писателей, композиторов, архитекторов — есть свой творческий союз, а им не давали. Шепилов разрешил это сделать в 1957 году.