По общему мнению, Мамонов имел один весомый недостаток — страсть к накоплению и приобретению. Иными словами, жадность. Образ Дубровиц оставил в его сердце незаживающую рану, и после отъезда Александр Матвеевич приступил к императрице, умоляя купить для него подмосковное имение Потемкина. Князь любил Дубровицы. Село было куплено Григорием Александровичем в 1781 г. у князя С. А. Голицына, оно располагалось на старых боярских землях и было застроено с размахом. Хотя сам светлейший там не жил, но денег на приведение в порядок запущенного прежними разорившимися владельцами имения не жалел. Особая привязанность князя к Дубровицах объяснялась тем, что он сам думал под старость, подобно другим русским отставным вельможам, перебраться в Москву и здесь доживать свой век. Но судьба не отпустила ему ни времени, ни места для покоя.

Екатерина II считала Дубровицы просто одним из многочисленных имений светлейшего, которые он нередко продавал в казну для уплаты долгов, а затем вновь получал от императрицы в подарок. Потемкин часто расходовал свои деньги на государственные нужды и, по меткому выражению принца Ш.-Ж. де Линя, «владея миллионами, вечно сидел без денег». Поэтому ничего дурного в покупке Дубровиц Екатерина не нашла. Уже через два дня после посещения имения 25 июня из Коломенского императрица отправила светлейшему князю письмо о своем намерении купить у него имение. «Естьли вы намерены продавать, то покупщик я верный, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича», — писала она.

Идея Потемкину не понравилась. Но и прямо сказать об этом императрице он не мог: она столько раз выручала его деньгами, делала так много бесценных подарков, и отказать ей сейчас в пустяковой просьбе, значило обидеть ее. Он велел своему управляющему в Петербурге М. А. Гарновскому затягивать дело. И тут Оттоманская Порта разорвала мир. Для Потемкина Дубровицы сразу отодвинулись на задний план.

Обострение политической обстановки усилили роль Мамонова при дворе, императрица делилась с ним многими секретными сведениями, допустила к ознакомлению с донесениями с театра военных действий, расширила доступ к своей личной переписке. Это льстило честолюбию фаворита, но даже возбуждение крупной политической игры не затмевало в его глазах тихих радостей стяжательства. «Александру Матвеевичу приятно чтение реляций, но еще приятнее дела дубровицкие», — не без сарказма замечал Гарновский в письме В. С. Попову, начальнику канцелярии светлейшего князя. А ведь донесения начала войны были безрадостны. Первые неудачи, отход вглубь территории, страшное известие о том, что многодневной бурей уничтожен Черноморский флот, вышедший в море на поиски противника… Без флота не только невозможно было штурмовать Очаков, но и защищать Крым. До Дубровиц ли? Занятый и измученный Потемкин, наконец, сдался. Просто отмахнулся. Да и не нужны они ему уже были, Дубровицы, без флота, без Тавриды…

В конце концов и флот, как оказалось, не погиб, а только был сильно поврежден, и Крым удалось отстоять, но Дубровицы уплыли в чужие руки. В сентябре 1787 г. в самый разгар трудностей на театре военных действий сделка была завершена.

Находившийся в Москве отец фаворита сам следил за всеми мелочами сделки и проявил при этом редкую скаредность. Московскому и дубровицкому управляющим Потемкина (а люди это были оборотистые) не удалось забрать из имения даже фарфорового сервиза и серебряных ложек. Мамонов явно находился в силе. Он все еще поддерживал при дворе партию светлейшего князя, но заставлял за это дорого платить. Кто бы мог тогда подумать, что великолепный подмосковный дворец понадобится Александру Матвеевичу так скоро.

Уже с середины 1787 г. Гарновский доносил на юг начальству, что «паренек скучает». Фаворит сравнивал свое житье с золотой клеткой. В 1796 г. Державин написал стихотворение «Птичка»: «Поймали птичку голосисту / И ну сжимать ее рукой. / Пищит малютка вместо свисту, / А ей твердят: пой, птичка, пой.» Эти строки как нельзя лучше подходят для характеристики душевного состояния Александра Матвеевича этого времени. Во дворце Мамонов обратил внимание на молодую фрейлину императрицы Дарью Федоровну Щербатову, дочь генерал-поручика Ф. Ф. Щербатова.

Запретное чувство оказалось для обоих настолько притягательным, что они начали украдкой встречаться в доме своих общих друзей Рибопьеров. Риск только поджигал слабый огонек взаимной склонности, и вскоре желание быть рядом с любимой, как тогда казалось Мамонову, женщиной стало для фаворита наваждением. Он тайком посылал ей фрукты с императорского стола, совершал тысячи опасных поступков, которые могли выдать обоих с головой. Так продолжалось около полутора лет. Мамонов полагал, что со временем императрица сама оставит его, и тогда он сможет жениться. Его деловые качества, а также большая осведомленность в самых секретных вопросах тогдашней политики позволяли ему надеяться, что и после отставки с поста фаворита он останется на службе. Но судьба распорядилась иначе.

В начале 1789 г. Потемкин побывал в Петербурге. Его возмутило почти пренебрежительное обращение Мамонова с императрицей. Покорный в вопросе о Дубровицах, здесь князь был задет за живое. Он довольно резко поставил фаворита на место, а Екатерине посоветовал «плюнуть на него». После отъезда Григория Александровича в армию императрица собралась с силами и написала Мамонову грустное письмо, где признавала, что ему скучно с ней и предлагала фавориту оставить ее и жениться. В ответ Александр Матвеевич сознался, что уже полтора года любит Щербатову, и она отвечает ему взаимностью. Больнее измены Екатерину в данном случае оскорбил тот факт, что Мамонов все это время лгал и притворялся, вместо того, чтоб честно признаться ей. Она простила несчастных влюбленных, считая, что они и без того уже наказаны необходимостью прятаться и скрывать свое чувство.

«Государыня была у него более 4 часов. Слезы текли тут и потом в своих комнатах потоками», — доносил 21 июня Гарновский. На следующий день состоялся сговор молодых. «Государыня при сем случае желала добра новой паре таковыми изречениями, коих нельзя было слушать без слез». 1 июля состоялось венчание в придворной церкви, императрица по обычаю сама убирала голову невесты бриллиантами. Праздник был тихим, в кругу «малого числа приглашенных особ», как писал Гарновский. В качестве свадебного подарка молодые получили 3 тысячи душ и 100 тысяч рублей на обзаведение.

Императрица сама обо всем написала Потемкину. Из некоторых замечаний князя зимой во время приезда Екатерина сделала вывод, что Григорий Александрович знал о романе фаворита со Щербатовой. «Если зимой тебе открылись, для чего ты мне не сказал тогда? — упрекала она корреспондента 14 июля. — Много бы огорчения излишнего тем прекратилось и давно он уже женат был. Я ни чей тиран никогда не была и принуждение ненавижу… Вы исцелили бы меня в минуту, сказав правду». Благодаря донесениям Гарновского, Потемкин действительно знал, как развиваются события, но, щадя чувства своей немолодой подруги, он лишь намекнул ей, что Мамонов не стоит ее слез. «Но я виновата, — говорила императрица секретарю А. В. Храповицкому, — я сама его перед князем оправдать старалась».

Мамонов вместе с молодой женой покинул Петербург. «Он не может быть счастлив, — сказала Екатерина Храповицкому, — разница ходить с кем в саду и видеться на четверть часа или жить вместе». В этих словах слышится не ревность и раздражение, а глубокая печаль пожилой женщины, прекрасно разбирающегося в человеческих душах.

Особенно удивило императрицу и придворных то, что Мамонов надеялся остаться с супругой в Петербурге и продолжать вести дела. Его поведение ничуть не напоминало поведения счастливого человека. Уезжая, он, по словам Гарновского, обещал еще вернуться и «всеми править». Граф мешался в речах, и даже изводил оставленную им Екатерину вспышками неожиданной ревности. Неудивительно поэтому, что многие при дворе заговорили о том, что Мамонов повредился в рассудке. Те же слухи приходили и из Москвы, куда отправились молодые.