Кэтлин не спускала с малышки глаз, прижимая к себе и покачивая, пока та не перестала сосать. Дерек оторвался от стены, и Кэтлин была вынуждена посмотреть на него, потому что он наклонился вниз и, нежно надавив одним пальцем, вытащил сосок изо рта ребенка.
— Она спит, — пробормотал он и положил ребенка в кроватку.
Потом повернулся к Кэтлин, горячая жажда загорелась в глазах, когда он прошелся взглядом по ее голой груди. Кэтлин покраснела, потом быстро натянула на себя одежду.
— Ужин, — произнес Дерек напряженным голосом.
Позже она так и не могла вспомнить, как сумела поесть, но Дерек поставил перед ней тарелку и приказал есть. Он подождал, пока они закончат, потом взял ее за руку и повел в гостиную, где эта невозможная рождественская елка все еще мигала веселыми огнями. Кэтлин смотрела на трогательную сцену, и горло внезапно распухло от слез. Она никак не могла вспомнить, праздновала ли Рождество когда-нибудь раньше; в традиции ее родителей это не входило. Но она не могла забыть, как рассматривала фотографии какой-нибудь семьи, собравшейся вокруг именно такого дерева, отмечала любовь, сияющую на каждом лице, когда они смеялись и открывали подарки, и помнила ту болезненную тоску, которую чувствовала, видя такую близость.
Кэтлин откашлялась.
— Где ты сумел найти дерево?
— У меня есть друг, который выращивает их, — объяснил Дерек в обычной спокойной манере.
— Но… почему?
Она беспомощно обвела комнату рукой.
— Потому что я подумал, что это именно то, что нам необходимо. Почему Рождество должно быть ограничено одним днем, когда мы нуждаемся в нем постоянно? И в дарах, правда? Дарах и любви.
Он мягко подтолкнул ее на пол перед елкой, затем сел рядом и достал ближайший подарок: маленькую коробочку, обернутую в ярко-алую бумагу, обвитую золотой ленточкой. Дерек положил ее жене на колени, и Кэтлин смущенно подняла на него глаза, глядя на мужа сквозь завесу горячих слез.
— Ты и так дал мне слишком много, — прошептала она. — Пожалуйста, Дерек, я не могу принять от тебя что-то еще. Я никогда не смогу отблагодарить тебя…
— Не хочу слышать ни единого слова о благодарности, — прервал он, обнимая ее рукой и притягивая к себе. — Любовь не нуждается в благодарности, потому что ничто не сравнится с любовью, кроме любви, а это все, чего я когда-либо хотел от тебя.
У Кэтлин перехватило дыхание, и она посмотрела на него влажными зелеными глазами.
— Я люблю тебя так сильно, что мне больно, — призналась она, подавляя рыдания.
— Ш-ш-ш, любимая, — пробормотал Дерек, целуя ее в лоб. — Не плачь. Я люблю тебя, ты любишь меня, почему это заставляет тебя плакать?
— Потому что я не гожусь для любви. Как ты мог полюбить меня? Даже мои родители не любили меня!
— Это их потеря. Как я мог не полюбить тебя? В первый же раз, когда я увидел тебя в том старом грузовике, обхватившую живот руками, чтобы защитить ребенка, уставившуюся на меня этими испуганными, но непобежденными зелеными глазами, я был покорен. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что произошло, но, когда я положил Ризу в твои руки и ты взглянула на нее, твое лицо осветилось такой огромной любовью, что было больно смотреть на тебя, и я понял. Я захотел, чтобы эта любовь досталась и мне тоже. Твоя любовь такая яростная и сильная, родная; она накопилась внутри, потому что была заперта в тебе все эти годы. Немногие люди умеют любить так, как ты, и я захотел эту любовь для самого себя.
— Но ты не знал меня!
— Я знал достаточно, — спокойно ответил Дерек, глядя на дерево безмятежными глазами с глубоким внутренним знанием, которым обладали лишь единицы — Я знаю, чего хочу. Я хочу тебя, Кэтлин, настоящую тебя. Я не хочу, чтобы ты ходила вокруг меня на цыпочках, боясь сделать что-то не так. Я хочу, чтобы ты смеялась со мной, орала на меня, бросала в меня вещи, если я доведу тебя до безумия. Я хочу, чтобы в тебе горел огонь так же, как и любовь, и думаю, что сойду с ума, если ты не полюбишь меня настолько, чтобы отдать мне всю себя. Самое последнее, что я когда-либо хотел получить от тебя, — благодарность.
Кэтлин крутила в руках маленькую коробочку.
— Если любовь — дар, почему ты не позволил мне дать тебе что-нибудь? Я чувствовала себя абсолютнобесполезной.
— Ты не бесполезная, — свирепо ответил Дерек. — Мое сердце перестанет биться без тебя. Это похоже на бесполезность?
— Нет, — прошептала она.
Дерек провел пальцем по ее подбородку и поднял вверх ее лицо, улыбаясь.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Теперь скажи мне то же самое.
— Я люблю тебя.
Ее сердце снова ускорило свой ритм, но не потому, что было трудно произнести эти слова. Просто в ее душе они из слов превратились в звон колокольчиков. Потом Кэтлин поняла, что звон действительно звучал: стереопроигрыватель теперь играл ритмичную песню о рождественских колокольчиках. Улыбка изгибала губы Кэтлин, пока она смотрела на мерцающие огоньки.
— Ты и правда сделал все это специально для меня?
— Хм, да, — ответил Дерек, нагибая голову, чтобы поцеловать ее в ухо и провести губами по изгибу подбородка. — Ты подарила мне самое замечательное Рождество в моей жизни: я получил и тебя, и нашего симпатичного рождественского ребенка — все сразу. И подумал, что взамен должен подарить Рождество тебе, показать, как много ты значишь для меня. Открой подарок.
Дрожащими руками Кэтлин сняла упаковочную бумагу и открыла маленькую коробочку. Изящный золотой медальон в форме сердца роскошно мерцал на белом атласном ложе. Она взяла его, тонкие звенья цепочки скользнули по пальцам, как золотой дождь.
— Открой его, — прошептал Дерек.
Кэтлин подцепила крышечку ногтем и обнаружила, что это не просто двухсторонний медальон. Под одной секцией находилась другая. Там было место для двух фотографий, Кэтлин подняла изящно отделанную перегородку и увидела место еще для двух.
— Наша с тобой фотография поместится в первую секцию, — сказал Дерек, — снимок Ризы — в отделение рядом, а наши будущие дети поместятся во второй ряд.
Кэтлин перевернула медальон. Сзади было выгравировано: «Мое сердце уже принадлежит тебе; это просто символ моей любви. Твой преданный муж Дерек».
Слезы снова застлали глаза, Кэтлин сжала медальон и поднесла его к губам.
Дерек положил ей на колени еще одну коробку побольше.
— Открой ее, — мягко убеждал он.
Сняв оберточную бумагу, Кэтлин увидела маленькую белую карточку, лежащую сверху. Сначала пришлось вытереть слезы с глаз, прежде чем смогла прочитать: «Даже ночью где-то сияет солнце. Даже в самую холодную зиму где-то поют птицы. Это моя синяя птица счастья тебе, любимая, чтобы ты всегда была счастлива, и не важно, насколько холодная зима». В коробке была белая, покрытая эмалью музыкальная шкатулка, наверху разместилась маленькая синяя птица из фарфора: крошечная головка вздернута вверх, словно птичка была вот-вот готова запеть, весело блестели маленькие черные глазки. Когда Кэтлин подняла крышку, шкатулка начала играть веселую звенящую мелодию, которая звучала подобно песне птицы.
— Открой теперь это, — попросил Дерек, положив ей на колени еще одну коробку и вытирая рукой слезы.
Он складывал ей на колени коробку за коробкой, едва давая время рассмотреть очередной подарок, прежде чем открыть следующий. Он подарил ей браслет с их выгравированными именами, толстый роскошный свитер, шелковое нижнее белье, которое заставило ее покраснеть, плюшевые домашние тапочки в виде кролика, увидев которые она не смогла удержаться от смеха; духи, серьги, музыкальные альбомы и книги, и, наконец, кремового цвета ночную рубашку, всю из шелка и кружев, от соблазнительной прелести которой перехватило дыхание.
— А это для моего удовольствия, — произнес Дерек глубоким голосом, глядя на Кэтлин так, что у нее зачастил пульс.
Она смело подняла голову, остановившись губами в сантиметре от его рта.
