— Открой глаза. Открой глаза! — Он опять легонько похлестал по щекам, и когда глаза Н открылись — попросил: — Ты только не спи! Думай про Марию, о чем хочешь думай — только не спи!..

Где-то наверху (если судить по звуку — на третьем ярусе строительных лесов) застучали доски. Бежали двое. Вот остановились.

— Эй, мужик! ты чего здесь пальбу устроил?..

Чтобы их увидеть, нужно было поднять голову. Н смог это не сразу. Зато он увидел, как председатель, стоявший на коленях спиной к бандитам, отклонился назад, а когда выпрямился — в его правой руке был ручной пулемет. Председатель держал его за ствол. Еще два неуловимых движения — левая рука перехватила ствол, а правая скользнула к спусковой скобе, — развернулся — и от пояса, не целясь, послал несколько пуль. Пять-шесть, не больше. Теперь Н видел, куда стрелял председатель. Оттуда отвечали вспышки сразу двух автоматов. Пули стучали вокруг — тупо в дерево и звонко в пол. Потом пули перестали стучать, хотя вспышки еще продолжались; один бандит, обмякнув, повис на металлических перилах, потом соскользнул с них и долго-долго падал вниз; второго пули отбросили к стене; он так и остался там сидеть, прислонившись к стойке; он уже не шевелился, а автомат все еще жил, то замолкая, то — как бы спохватившись — напоминая о себе очередными двумя-тремя выстрелами. Наконец и он угомонился.

— Потерпи, дружок. Я сейчас разберусь с остальными — и займусь тобой. Все будет хорошо. Ты только продержись...

Глаза председателя были близко; так близко, что только их Н и видел. Смотреть было легко. Председатель чего-то ждал от него, но что именно — этого Н не мог понять, потому что холод уже сковал мозг. Н чувствовал, что какая-то мысль пытается всплыть на поверхность густеющего желе, и ей бы это удалось, кабы она успела воплотиться в слова. Но она не успела. Время слов ушло. А если не услышал своих слов — откуда мне знать, о чем я думаю?.. — Это была старая шутка, и Н улыбнулся ей, как давнему другу. Последнее, что он успел сделать на этом свете.

Искендер поднимался по сходням быстрым, широким шагом, переступая через одну, а иногда и через две ступени. Он рассчитывал, что Илья увяжется за ним, а остальные хотя бы немного отстанут, и тогда удастся обменяться несколькими фразами, чтобы выработать общую тактику. Почему здесь нет ни одного из людей Ильи? Ответ один: головорезы Петра их перебили. Если так, то шансов выжить нет ни у него, ни у Ильи... Вернее, шанс есть — если напасть первыми. Но у Ильи — только револьвер, у самого Искендера — вообще ничего: как припрятал оружие в первый же день, так и не доставал ни разу. Выходит — о схватке нечего и думать; единственная возможность — бежать. Попытаться бежать...

Замысел удался: бандиты постепенно отставали, а Илья держался рядом, шаг в шаг за Искендером. Искендер поглядывал на него, ожидая поймать красноречивый взгляд или команду, слышную только ему, но Илья ни разу не поднял головы. И во всем его облике было нечто такое... обреченность, что ли... нет, не обреченность; скорее — автоматизм. Илья был, как заведенная кукла. Она двигает ручками-ножками по программе, сейчас завод закончится — и она покорно замрет... Может быть — не связываться с ним и самому дать деру? Никто из бандитов не знает храма, скрыться в его лабиринте — не составит труда. Первая задача — спастись, это самое главное; спастись — и добраться до оружия. А уж там разберусь, как действовать дальше. Клад от меня не уйдет...

Пока они поднимались, у Искендера было несколько возможностей исчезнуть. Вот очередной проем. Вдруг метнуться в него (ни одной двери — кроме входных — парадной и черной — в храме пока не было) — и тебя нет. Интуиция настаивала именно на таком действии, но разум удерживал: это не последний случай. Искендер с ним соглашался: пока бандиты не выяснят, где клад — ему ничто не грозит. А клад их не ждет; им еще придется потрудиться, выясняя, где он. Но не исключено, что Искендер пока оставался в игре из-за веры в Илью. У Ильи была единственная слабина: Мария; во всем остальном на него можно было положиться: и сердце, и ум, и отвага — у него все на месте. Вот потом, когда появятся большие деньги... большие деньги кого хочешь сомнут. Но пока до больших денег дело не дошло. Что же Илья задумал? Ведь не может быть, чтобы он вот так покорно шел на убой!..

Помещение, куда Искендер их привел, не имело окон. Искендер пошарил справа по кирпичам стены, нашел выключатель. Лампочка была слабая, 40 w, серая от извести и пыли. Монашек — на месте. Он лежал в дальнем углу, где его и оставил Искендер. Его ноги были стянуты липкой лентой так плотно, чтоб и шелохнуть ими не мог, руки заломлены за спину — для них Искендер тоже ленты не пожалел. На лице чернели две уже засохшие рваные раны — косая на лбу и бесформенная на левой скуле. Была и еще одна — на затылке, которая его и угомонила.

— Неужто кирпичом бил? — удивился Петро. — От души приложился.

Искендер кивнул: — Живучий, гаденыш.

Петро присел возле монашка — хотел заглянуть ему в глаза, чтобы понять, с кем придется иметь дело, — и почувствовал запах кала.

— Так ведь он еще и усрался! — Следы мочи на сером цементном полу были видны всем. Петро взглянул на Искендера: — И давно ты его в таком положении держишь?

— Уже вторые сутки.

Петро опять взглянул на монашка. Его глаза были темные, матовые. Душа не пряталась за ними; она была здесь — и не здесь. Не ухватишь.

— Как я понимаю, — сказал Петро, — говорить он не собирается...

— Но он знает, — сказал Искендер.

Теперь Петро не спешил. Он должен был принять единственно верное решение. А случай был тяжелый. Человека с такими глазами не напугаешь. И не обманешь. Вторые сутки лежит без движения — это же какая мука! — а в глазах покой... И ведь годков-то ему еще немного, а созрел, созрел... Конечно, что-то знает, иначе и взгляд был бы другой.

— С чего ты это решил, Искендер?

— Сейчас покажу.

Искендер прошел в угол, где стояла раскладушка с серым ватным матрасом, сдвинул ее ногой, поднял из-под стены рулон, обмотанный мятой льняной тканью, очевидно, простыней, и развернул ткань. В рулон были свернуты несколько живописных полотен. Искендер разложил их на раскладушке.

— Ну и что? — спросил Петро.

— Это иконы, — сказал Илья.

— Я и сам вижу, что иконы, — сказал Петро, хотя понял это только теперь. Без окладов они ему ничего не говорили. — Вот святой Мыкола, а этот царевич — Пантелеймон. Разве не так? — Он взглянул на Искендера; тот кивнул. — Но к нашему делу какое они имеют отношение?

— Самое прямое. Если бы ты представлял, какая им цена...

— И какая же?

— Не могу сказать точно... — Искендер все же приценился. — Частные коллекционеры за каждую выложат столько... тебе и не снилось! Даже если пропустить эти полотна через «Christie`s», официально, и то можно выручить миллионов десять, если не больше. В евро, разумеется.

Петро глядел на полотна с сомнением. Он видал иконы и побольше, и получше. Но никто их не крал, хотя это и не составило бы труда.

— Так это и есть клад?

— Если б это был клад, — сказал Искендер, — я б уже был с этими полотнами знаешь где?

— Догадываюсь... — Петро все еще не втянулся в ситуацию, и потому думал медленно. Да и не его это было амплуа. — Значит, ты считаешь, что в том месте, где мальчишка взял эти иконы — там и золото?

— Несомненно.

— Может — он и золото успел перепрятать?

— Нет. Ведь я его сразу, с первого дня вычислил. И взял под контроль. Последнюю неделю он вовсе не покидал храма, а полотна появились только позавчера.

Снаружи — от ворот храма — послышались выстрелы. Звук был неважный, но разобрать не составило труда: сперва коротко ударил крупнокалиберный, ему ответил ручник; затем, после паузы, еще одним выстрелом отметился крупнокалиберный. Все замерли; слушали — будет ли продолжение.

— А ведь это же Врубель... — разбил тишину голос Ильи.

Все взглянули на него. И первой их мыслью было: он знает того, кто стрелял, и, наверное, понимает, что происходит у ворот храма. Увы. Илья так увлеченно разглядывал изображение Андрея Первозванного, что, очевидно, ни выстрелов не слышал, не заметил и общего внимания к себе. Он конченый человек, подумал Искендер. Он еще живой — но уже не жилец. Что-то в нем сломалось — и это уже ничем не исправишь. Разве я не почувствовал это в первое же мгновение, когда его увидел? Но я не поверил себе — и потерял время. Жалеть об этом не стоит, плату я получил превосходную: моя совесть чиста. Я ждал — сколько мог. Теперь при первой же возможности — дам деру...