Тополь рос у самых ворот и был таким большим и раскидистым, что в его ветвях отец соорудил для сына деревянный дом-«гнездо» и лестницу. Там прятались любимые игрушки, забывались школьные обиды, читались самые любимые книги. Кругом было очень много солнца и сильный ветер дул с потрясающей регулярностью: до обеда на с севера на юг, после обеда с юга на север.

Из тополиного домика был хорошо виден хозяйственный двор небольшого продовольственного магазина. Туда все время приходили разные машины, и коренастые немолодые грузчики, разгружали разноцветные ящики, унося их куда-то в прохладную темноту магазинного «чрева». А когда магазин закрывался, то во двор выходил маленький сухопарый сторож Василий Иванович Сяоли - пожилой китаец, невесть как попавший в этот далекий таджикский поселок.

Семен слышал как родители потихоньку, думая, что он не слышит, переговаривались между собой, о «дедушке Васе». Мама, делая «большие глаза» рассказывала отцу, услышанное от соседок. Их мужья, почти все были «спецпоселенцами», а до этого «парились» в располагавшейся неподалеку зоне строго режима. Старика Сяоли они называли «Циркач».

Василий Иванович когда-то был цирковым артистом и выступал с оригинальным номером – метал ножи с завязанными глазами. Партнершей ему служила его собственная жена, русская женщина, бывшая акробатка, очень, ну просто очень красивая! На арену ставили огромный деревянный щит покрашенный в ярко белый цвет и расписанный красными иероглифами.

Женщина в золотистом вечернем платье становилась вплотную к щиту и лицом к метателю. Молодой Сяоли одетый в синий атласный национальный китайский костюм, обвешанный метательными ножами и сюрикенами,[2] стоял неподвижно в другом конце арены и ждал, когда шпрехшталмейстер плотно завяжет ему глаза. Оркестр переставал играть бравурные цирковые марши, публика прекращала жевать сладкую вату и пирожки с ливером, продававшиеся тут же. Дети и взрослые замолкали и напряженно наблюдали за событиями, разворачивающимися на арене. Прожектора ярко светили, и золотистые пылинки плясали в их лучах, ножи и сюрикены отбрасывали зайчики на лица зрителей передних рядов.

Паузу тянули так долго, как это было возможно и когда напряжение достигало своего апогея, женщина на арене, вскрикнув, поднимала вверх обе руки, а метатель мгновенно выхватив, поочередно, два блестящих ножа, резко бросал их в её сторону. Сверкающие лезвия почти одновременно вонзались по правую и левую стороны от головы импровизированной мишени. Василий застывал в неподвижности, его рука была протянута в сторону деревянного щита и стоящей там жены. Публика издавала дружное: «Аааахх!!!» - и замолкала в напряжении. Женщина разводила руки в стороны и кричала: «Эй!!!». Движения метателя были мгновенны и точны – он, казалось, только слегка пошевелился, а рядом с ногами и руками прекрасной мишени выросли сразу шесть сюрикенов, слегка прихватив края её золотистого платья. Сяоли, не снимая повязки с глаз, поворачивался спиной к цели и через голову, отправлял в её сторону остальные ножи. Лезвия четко обрисовывали стройную фигуру и, дрожа, останавливали свой полет в досках деревянного щита. Оркестр начинал играть свой самый громкий и бодрый марш, а Василий, сняв повязку с глаз и взяв улыбающуюся жену за руку, поворачивался из стороны в сторону и кланялся ликующим зрителям.

Артисты ездили вместе с цирком по всем городам огромной страны и везде имели шумный успех и хороший заработок. Но в один не очень прекрасный день, Василий, зайдя в свою гримуборную, не застал там красавицы жены. «Доброжелатели» тут же подсказали ему, где её искать. Легкий и быстрый Сяоли неслышно подошел к двери гримерки укротителя медведей Федотова и прислушался – за дверью слышался приглушенный смех и вскрикивания мужчины и женщины. Василий слегка приоткрыл дверь: его обнаженная жена, в объятиях рослого укротителя смеялась и стонала от счастья и удовольствия. В глазах у него поплыл красный туман, но он сдержался, хотя испытывал непреодолимое желание заколоть обоих, благо его острые ножи всегда были при нем. Медленно, с трудом вернулся в свою гримерную, переоделся в концертный костюм и, дождавшись счастливую, удовлетворенную жену, отправился с ней на арену.

Все было как всегда, публика была напряжена, но никто, ни на трибунах, ни на арене не ожидал, чем закончится сегодняшнее представление. Оркестр замолчал, женщина подняла вверх обе руки, вскрикнула ……… это был последний крик в её жизни. Через секунду зрители увидели, как в её сторону протянулась блестящая стальная лента из ножей и сюрикенов. Она так и не упала пришпиленная ножами к деревянному щиту как бабочка из коллекции энтомолога. Сяоли повернулся и выбежал с арены. Пораженная публика молчала до тех пор, пока кровь из ран не забила струей. Закричали женщины, дети, публика в панике бросились к выходам. Трибуны мгновенно опустели, а вызванная директором милиция стала обшаривать все помещения цирка в поисках убийцы. А тот и не думал прятаться, спокойно сидел у себя в комнате и ждал.

* * * * *

Дело расследовали очень быстро и передали в суд. Маленькому китайцу дали двадцать пять лет строгого режима. Расстрела он избежал только потому, что преступление, по мнению судьи, было совершено из ревности в состоянии аффекта.

Его отправили по этапу в один из лагерей ГУИН Таджикистана, недалеко от рудника добывающего урановую руду и комбината по обогащению этой же руды. Лагерь находился в горах, заросших миндальными и алычовыми деревьями, рядом протекала небольшая, быстрая, но очень холодная горная речка. По утрам в рощах окутанных туманом, кричали местные перепелочки «бедана». Весной ветер приносил запах цветущих яблонь и урюка, а летом пахучие горные травы своими ароматами будили у зеков смутные воспоминания о другой, более чистой и красивой жизни.

Заключенные встретили маленького китайца недоброжелательно, он не имел ни связей, ни знакомств в уголовном мире и был чужим для всех. Местный «пахан» послал к нему одного из своих людей для разговора, но произошла совершенно невероятная вещь – Сяоли сам пришел к «пахану».

В бараке было пустынно и тихо, Василий прошел несколько отсеков и только в последнем ряду, между аккуратно заправленными двухъярусными койками увидел стол, за которым сидело несколько человек. На столе стоял железный чайник, несколько кружек, в цветном блюдце белели куски сахара, а в глубокой тарелке глянцево поблескивала горка мытого, крупного, черного изюма. В маленькое окно светило яркое азиатское солнце, в его лучах танцевали веселые пылинки, и только тяжелый специфический запах говорил о том, что все это происходит в лагере строгого режима. Один из сидящих встал и перегородил дорогу китайцу.

Тебе чего желтопузый?

Я цирковой артист Василий Иванович Сяоли, хочу переговорить с Бесом по делу.

Бес тебя не звал, он к тебе Пузыря послал. Где Пузырь?

Спит, я его спать уложил в своем бараке, можно пройти?

Пропусти его, Мотыль! – крикнул один из мужчин, по-видимому, старший.

Он оглядел Василия с головы до ног. Человек по кличке Бес имел внешность совсем не «бесовскую» - это был высокий, мускулистый, лет сорока мужчина в чистой зэковской одежде, с аккуратно выбритыми впалыми щеками и глубоко посаженными неопределенного цвета глазами. Кличку Бес он получил ещё в ранней молодости за безоглядную ярость в драках.

Ну, здравствуй, Циркач, чего ты от меня хочешь? Сяоли понял, что у него появилась кличка и оказался прав.

Это я бы хотел у вас спросить, уважаемый Бес, зачем я вам понадобился?

А разве Пузырь тебе не сказал?

Он не успел, так как сильно захотел спать, и пришлось его срочно уложить.

Как ты это сделал? Я слыхал, что вы, китайцы владеете какими-то специальными приемами, тот, кто их знает, может уложить самого здоровенного амбала. Это правда?

Иногда это возможно, уважаемый Бес