Тут–то он все понял. Сердце его забилось так гулко, что он, казалось, услышал его в тишине. Значит, человек, который должен был приехать, выдавал бы себя за Дюваля, а он настоящий Дюваль, должен был исчезнуть. Для этого и нужны были его фотографии. Итак, речь шла о наследстве, а не о половине. Значит, я должен был умереть…

В эту ночь он не спал. Его лихорадило, словно ученого на пороге открытия, а все, что он раскрыл по крупицам, было преступлением. Он готовил себе кофе, зажег везде свет, который ему был необходим физически, и принялся шагать по дому. Понемногу ситуация приняла четкие очертания во всех деталях и оказалась такой простой, что он удивился своей прежней недогадливости. Его должны были убить, да только упустили из виду, что всегда подозрительно, когда женщина внезапно наследует огромное состояние. Тут вмешательство полиции неизбежно. Труп бы тотчас изучили, и, если бы убийство было обставлено как дорожная авария, все равно полиция отнесласть бы к этому недоверчиво.

Ведь заинтересовалась же она таким обычным случаем на дороге в Блуа. Стало быть, нужно было действовать хитроумно, распустив слух, что Дюваль думает приехать попозже, не уточняя сроков… В конце концов достаточно было того, что один Дюваль исчезнет из Канн, а другой появится в Амбуазе. Никто бы и не подумал, что это другой человек. Ведь у Дюваля не было близких и друзей. Люди приезжают, уезжают. О них быстро забывают. Его бы убрали незаметно, возможно, отравили бы, где–нибудь тайком схоронили бы и дело в шляпе. Псевдо–Дюваль, притаившись в «Гран Кло», ждал бы, когда, наконец, он сможет вступить в свои права. В случае необходимости он вел бы двойную жизнь, уезжая в Париж или еще куда, чтобы его приняли за настоящего. У него–то, небось, была семья и друзья. Сначала он написал бы в Канн, в банк или метру Фарлини, подделав, почерк настоящего Дюваля. Он перевел бы миллионы в Амбуаз. Для такого умелого дельца ничего не стоило бы переправить капитал за границу, вслед за чем выехали бы сами «Дювали». Рауль теперь все видел так ясно. Всю свою жизнь он был тенью, которую легко стереть. Ему не хватало прочности, чтобы быть достойным богатства. А Фабиана! Разве можно любить отражение, туман? Для Фабианы он просто не существовал. До той дорожной аварии, разумеется. Негодяи! Низкие негодяи! Он не мог больше сдерживаться. Посмотрел на часы: пять часов, помчался по лестнице, зажег плафон в спальне.

— Фабиана!

Она спала. Свет жестко очертил ее исхудавшее лицо. Он схватил ее за плечо и затряс.

— Фабиана!

Она испуганно открыла глаза, как бы возвращаясь из ночи, немного растерянная, с трудом приходя в себя.

— Вы хотели отравить меня?

Она попыталась осмыслить происходящее, понять.

— Я все понял… Вот здесь, в голове весь ваш план… Я не ошибаюсь… Вы хотели убить меня, из–за этих миллионов. Вам казалось, что им не место в моем кармане.

Она внезапно раскрыла рот, словно задохнулась или хотела позвать на помощь. Она протянула к нему руку.

— Вы потерпели неудачу. Вы думали, что я у вас в руках, теперь же — вы в моих. Есть или нет настоящая или псевдо–мадам Дюваль, письмо не будет открыто. Я хозяин положения. Твой соучастник ничего не сможет сделать. Ах, чего бы я ни дал, чтобы увидеть вас вместе! Какая прекрасная встреча! А теперь спи. Я разбудил тебя потому, что… впрочем, какая разница, зачем… Спи!

Он подошел к постели, положил пальцы ей на веки, как это делают мертвецам, чтобы закрыть глаза, и вышел. Он тяжело, ступенька за ступенькой, спустился с лестницы. Нет, правда еще не открыта до конца. Еще немного усилий! День слабо засветился в доме с первыми утренними звуками. Час агонии. Еще один шаг! Еще немного подумать! Почему Вероника вышла за него замуж? Почему не Фабиана? Почему? Соучастников трое? А не одна или двое? Ответ один: Фабиана любила мужчину, который любил ее. Она не хотела с ним расставаться, став женой другого. Для того и купили Веронику. Как, наверное, нужно было любить друг друга, чтобы придумать такую подлость… Неважно какой ценой, но быть богатыми и вместе. Вероника все видела большими глазами Фабианы… Она согласилась. Может, она и не знала настоящего плана супругов.

Он оперся о перила, чтобы не упасть. У него разыгралась мигрень, он выпил последнюю чашку кофе, потом открыл ставни. По аллее прыгал скворец. Воздух был так свеж, почти холоден. Начало хорошего дня. Рауль прошел через прихожую, потрогав по дороге приклады ружей и пожав плечами. Все было непросто. Не пора ли обороняться? Он создан, чтобы быть спасителем, а не судьей. Главное было — жить возле нее… Неважно, что в ее голове, главное, что она была рядом, зависела от него, словно птичка в клетке или рыбка в банке. Он нетребователен! Любовь! На все остальное наплевать.

Фабиана повернула к нему голову, сделала усилие ртом, глазами, шеей и произнесла что–то наподобие: «Рауль!».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Дюваль говорил и говорил, как бы желая доказать Фабиане, что ему все известно. Он хотел отнять у нее даже само желание возражать, хотел подавить ее, подчинить себе. Чем дальше продвигался он в своих доказательствах, тем лучше видел, где именно был обманут, предан. Наконец, он не смог удержаться от смеха.

— Я смеюсь потому, что все–таки существует справедливость. Твой любовник потерял все и сверх того подарил мне тебя. Не правда ли замечательно!? Бедняга, все его ставки биты. А теперь…, если только захочу…, я могу позвать жандармов…

В ее глазах появилась мольба.

— Ты думаешь, что я для тебя палач. Ты меня не знаешь… Тебе на все плевать. К тому же твой любовник имел над тобой власть… Боже мой! Но это не прошло! Да, именно это! Что в нем такого, что вы обе ему подчинялись? Достаточно ему было сказать: «Нужно убрать с дороги Дюваля», — и ни одна из вас не возразила. И вы все втроем месяцами были начеку. Он спал то с одной, то с другой… Словно какой–нибудь султан.

Она быстро задвигала рукой, пытаясь поймать ножку столика.

— Хочешь написать что–нибудь? Замечательно.

Он придвинул столик. Она начала выводить свои неверные каракули.

— Н…Е…Т.

— Что это значит — нет? Я ошибаюсь? В чем именно? Он не спал с вами двумя? Брось! Не обманывай! Нужно написать: «ДА», причем на все, что я рассказал, тогда, может, я все предам забвению. Пиши!

Она снова взялась за карандаш и что–то начертила:

— Н…Е. — …Т.

— Как? Ты хочешь сбить меня с тольку? Я уверен в своей правоте.

Она упрямо опять вывела «Н». Он вырвал бумагу, и столик укатился на середину комнаты.

— Только не это, слышишь, только не это! Проще всего сказать «нет». А твое фальшивое удостоверение — тоже нет? Или все эти шмотки, помеченные моими инициалами, чтобы обмануть домработницу, тоже нет? Фабиана, я согласен на все, кроме того, чтобы меня дурачили… Возможно, я погорячился, но не надо доводить меня до этого. Держи… вот стол… Раз я ошибаюсь, объясни мне в чем… не спеши… я вернусь немного погодя.

Он вышел, сжав в кармане кулаки, внезапно осознав всю свою жестокость. Что она может сделать с этим листком? Нет, надо терпеливо ее расспросить, каждую мелочь, не упуская и скабрезностей… спокойно так побеседовать. Может, где–то в его рассуждениях и есть брешь, раз она говорит: «нет»? А вдруг она хочет его предупредить?

Нужно приготовить список покупок для мадам Депен. Он совсем об этом забыл! Впрочем, ему все равно, есть ли масло, печенье… Он открыл дверцы буфета, осмотрел банки, думая о Фабиане. Сможет ли он теперь с ней жить, когда между ними тайна, которую он никогда не узнает до конца!?

Ладно… оливки…, колбаса…, макароны… она так любит рубленое мясо. Он достал бумажник. Давно пора пойти в банк, и как можно скорее. Купить любовь Фабианы! Любой ценой, которая никогда не будет слишком высока! Купить, пусть не другую Фабиану, но хотя бы ту, что была в начале их знакомства, у которой при его приближении в глазах вспыхивал яркий свет. Мадам Депен придет только к десяти, он сможет заскочить в банк. К тому времени бедняжка сможет что–то сделать с листком бумаги.