Мелльберг важно кивнул.

– Ничего нельзя исключать, фру Карлсон, ничего нельзя исключать… Выяснить все – в этом и состоит наша работа. И я могу уверить вас, что мы бросим на это все наши силы. Список подозреваемых должен сокращаться, для этого я и прошу вас представить письменные показания… прежде всего меня интересует вечер пятницы.

– Мне тоже нужно алиби? – спросила Эрика.

– Думаю, в этом нет особой необходимости, – ответил комиссар. – Но от вас мы ждем подробного описания того, что вы увидели в доме, когда обнаружили Александру Вийкнер мертвой. Вы можете оставить письменные показания ассистенту Хедстрёму.

Все взгляды устремились на Патрика, он кивнул. Зашаркали стулья.

– Какая трагедия… Еще и ребенок…

Посетители дружно посмотрели в сторону Мелльберга.

– Ребенок? – переспросила Биргит, переводя глаза то на Хенрика, то на комиссара.

– Она была на третьем месяце, – пояснил комиссар. – Разве для вас это новость?

Он ухмылялся, глядя на Вийкнера, так что Патрику стало стыдно за своего бестактного шефа. Лицо Хенрика приняло цвет белого мрамора. Биргит не сводила с него глаз. Эрика так и застыла на месте.

– Вы ждали ребенка? Почему я об этом ничего не знала… Боже…

Биргит прикрыла рот носовым платком, забыв о косметике, которая текла по ее щекам ручьями. Хенрик положил ладонь ей на голову и встретил взгляд Патрика. Было ясно как день, что Вийкнер впервые слышал о беременности супруги. В то время как смущенное выражение лица Эрики красноречиво свидетельствовало о том, что для нее это не новость.

– Поговорим об этом дома, Биргит. – Хенрик повернулся к Патрику: – Я прослежу за тем, чтобы вы своевременно получили наши показания. Возможно, после этого вам захочется встретиться с нами еще.

Хедстрём кивнул и, недоуменно подняв бровь, покосился на Эрику.

– Хенрик, я скоро подойду, – сказала та. – Надо перекинуться парой слов с Патриком. Мы с ним старые знакомые.

Вийкнер молча повел Биргит к машине.

– Рад тебя видеть. – Уставившись в пол, Патрик покачался с носка на пятку. – Приятная неожиданность, что и говорить.

– Мне следовало бы помнить, что ты здесь работаешь, – ответила Эрика.

Она стояла перед ним, сжав пальцами сумочку и слегка склонив голову набок. Патрик узнавал каждый ее жест.

– Как давно это было… Жаль, что я не смог быть на похоронах. Как вы это пережили, ты и Анна?

Эрика вдруг стала какой-то маленькой, несмотря на свой недюжинный рост, так, что Патрику захотелось погладить ее по щеке.

– Ну… с нами всё в порядке, – ответила она. – Анна после похорон уехала домой, а я задержалась на пару недель. Пыталась разобраться с родительскими вещами… это оказалось нелегко.

– Я слышал, что какая-то женщина из Фьельбаки обнаружила труп, но не знал, что это ты. Ужасно… Вы ведь были подруги?

– Да, – согласилась Эрика, – я никогда не забуду того, что увидела. Но мне надо бежать, меня ждут в машине. Может, встретимся как-нибудь? Я еще задержусь во Фьельбаке.

Она уже уходила по коридору.

– Как насчет вечера пятницы? В восемь часов у меня дома… Адрес в телефонной книге.

– Буду рада. Тогда увидимся в восемь?

Эрика толкнула дверь спиной и вышла.

Как только она пропала из поля зрения, Патрик под восторженными взглядами коллег изобразил в коридоре что-то вроде индейского танца. Но радость сразу стихла при мысли о том, сколько придется поработать, чтобы привести дом в надлежащий порядок. С тех пор как от него ушла Карин, Патрик совсем забросил хозяйство.

Они с Эрикой знали друг друга едва ли не с рождения. Их матери, лучшие подруги, были близки, как родные сестры. Эрика стала для Патрика первой большой любовью. Он родился, можно сказать, влюбленным в Эрику. Сама она никогда особенно над этим не задумывалась и принимала его собачью преданность как самую естественную вещь на свете. Только после того, как Эрика переехала в Гётеборг, Патрик понял, что мечты пора забросить на полку. Конечно, он влюблялся и в других женщин и даже женился на Карин, но Эрика всегда занимала в его душе особое место. Он мог не вспоминать ее месяцами, а потом вдруг снова принимался думать о ней каждый вечер.

Куча бумаг не стала меньше оттого, что он некоторое время отсутствовал в кабинете. Тяжело вздохнув, Патрик поднял листок, который лежал сверху. Работа была достаточно однообразной, чтобы по ходу планировать пятничное меню. С десертом, во всяком случае, он уже определился. Эрика всегда любила мороженое.

Проснувшись, он ощутил неприятный привкус во рту. Знатная, должно быть, вчера была пьянка. Парни завалились после обеда, а веселье кончилось только за полночь. Он еще смутно помнил, как приехала полиция, но больше ничего. Попытался сесть, но все вокруг так вращалось и гудело, что он снова повалился на постель.

Правая рука зудела. Он поднял ее, чтобы видеть. Костяшки пальцев были оцарапаны, со следами застывшей крови. Похоже, было жарко, поэтому и появились копы. Память понемногу возвращалась. Парни первыми заговорили о самоубийстве. Кто-то из них обозвал Алекс великосветской шлюхой… да, именно так. Андерс напыжился, а потом глаза заволокло красным туманом. Он впал в ярость. Бывало, конечно, и он болтал про нее всякое, особенно после ее предательства. Но это ведь совсем другое дело. Они не знали Алекс. Он один имел право ее судить.

Когда зазвонил телефон, Андерс поначалу пытался его игнорировать. Но потом понял, что легче выползти из постели и ответить, чем и дальше терпеть этот невыносимо режущий звук.

– Да, это Андерс.

Язык заплетался.

– Привет, это мама. Как ты?

– О… дерьмово… – Андерс упал спиной на стену и медленно сполз на пол. – Который час?

– Почти четыре часа дня. Я тебя разбудила?

– Нннет.

Голова разбухла и словно была готова расколоться надвое.

– Я только из магазина. Слышала кое-что, что, наверное, будет тебе интересно. Ты здесь?

– Да, мама, я здесь.

– Говорят, Алекс не лишала себя жизни. Ее убили… Я всего лишь хотела, чтобы ты об этом знал.

Тишина.

– Ау, Андерс… Ты слышал, что я сказала?

– Да, но… конечно… Так что ты сказала, мама, ее… убили?

– Да, так, по крайней мере, говорят люди. Биргит будто бы вызывали в полицейский участок в Танумсхеде…

– Черт… Слушай, мама, я должен это переварить… Созвонимся позже, ладно?

– Андерс…

Но он уже положил трубку.

Собрав в кулак последние силы, оделся и принял душ. После двух таблеток панодила снова почувствовал себя человеком. Не соблазнился даже бутылкой водки на кухне. Сегодня надо быть трезвым – более-менее, по крайней мере.

Очередной звонок он проигнорировал. Вместо этого откопал телефонную книгу в шкафу в прихожей и отыскал в ней нужный номер. Руки дрожали. Спустя вечность пошли сигналы.

– Привет, это Андерс, – сказал он, когда наконец взяли трубку. – Ннет… подожди, надо поговорить.

Подожди, не клади трубку; ты не тот, кем себя возомнил.

Я буду у тебя через четверть часа, так что сиди дома.

Мне плевать, кто у тебя там еще дома, неужели непонятно?

Не забывай, кто потерял больше всех.

Хватит болтать, я выхожу. Увидимся через пятнадцать минут.

Андерс швырнул трубку. Завздыхал, натягивая куртку, и вышел. Он не стал запирать дверь. В квартире снова заливался телефон.

Обессилевшая, Эрика подъезжала к дому. Всю дорогу от Танумсхеде они молчали, и Эрика поняла вдруг, какой нелегкий выбор предстоит сделать Хенрику. Признаться Биргит, что отец ребенка Алекс – не он, или молчать и надеяться, что это не всплывет в расследовании. Эрика не завидовала ему и не могла сказать, что бы сделала на его месте. Сказать правду – не всегда лучший выход из ситуации.

Сумерки уже сгустились, и она мысленно поблагодарила отца, установившего дополнительное уличное освещение, автоматически включающееся при ее приближении. Эрика всегда боялась темноты. В детстве она надеялась перерасти этот страх, которого просто не могло быть у взрослого человека. Но вот сейчас ей тридцать пять, и она по-прежнему заглядывает под кровать перед тем, как лечь, чтобы убедиться в том, что там никого нет.