У меня ушло много месяцев, собственно, несколько лет на то, чтобы полностью реконструировать ход событий, приведших к моему погребению заживо. Лишь обретя способность чувственной памяти, смогла я вытащить из прошлого, один за другим, только что перечисленные обрывки.

Мангуст знал, что скоро мое открытие будет обнародовано – я не делала из этого тайны. Кое-что я ему все же рассказывала, и он слушал жадно, с горящими глазами. Я думала, его приводит в восхищение мысль, что он будет причастен к великому прорыву в науке. Но нет, то были огоньки зависти и алчности. Мангуст не желал быть вторым номером, ничтожеством, подбирающим крохи с моего стола. (Это было мне проговорено именно в таких словах, когда я уже не могла ни ответить, ни возразить.)

Про «ближний» сейф он, конечно, знал. И был уверен, что все свои секреты я храню там. Когда я по рассеянности оставила на столе листок, исписанный четырьмя цифрами, Мангусту пришло в голову – не комбинация ли это замка. Попробовал – так и есть.

Теперь у него в руках был резервуар с чудесной эссенцией, которую он всегда получал от меня дозами по 10 миллиграммов. Мангуст решил, что основной компонент тайны у него в руках. Оставалось только избавиться от «первого номера», то есть меня, и тогда благодетелем человечества будет он. Задачу облегчала секретность, которой я всегда окружала свои исследования. Всемирная слава, общее признание, огромные деньги и гарантированное посмертное место в Пантеоне – всё достанется ему, если только я исчезну.

Он наверняка все равно придумал бы, как меня убрать, но задачу облегчил случай. Будучи превосходным специалистом, Мангуст сразу понял, что мой врожденный дефект базиллярной артерии дает ему отличный шанс осуществить дело чисто, ни у кого не вызвав подозрений.

Для разрыва такой небольшой аневризмы необходимо сочетание двух факторов: разжижения крови и резкого подъема давления. Первое условие Мангуст исполнил, подмешав мне в чай сильный антикоагулянт с пиком действия через 12 часов. Вот почему наутро у меня так кровоточили десны. А вместо витамина он вколол мне адреналин или еще какой-то препарат, вызывающий скачок давления.

И всё, дело было сделано. С тем же успехом он мог приставить мне к затылку дуло пистолета и спустить курок.

Расчеты Мангуста полностью подтвердились: он сам занимался моим инсультом, и никому не пришло в голову усомниться в компетентности моего любимого помощника, даже участникам консилиума. Не знаю, что он им подсунул под видом моей энцефалограммы, но проверять ни Ланьон, ни Паскье не стали. Да и с какой стати?

Ошибся мерзавец только в одном. Инсульт не стал смертельным – мой аномально крепкий организм не позволил мне умереть. Но и это оказалось кстати, как он сказал мне во время первой беседы – если можно назвать беседами наше одностороннее общение.

В тот период Мангуст появлялся у меня каждый день. Попытки воссоздать разработанную мной методику ни к чему не приводили, да и не могли привести – для этого моему погубителю не хватало ни знаний, ни кругозора. Некоторое время спустя он совсем оставил исследовательскую работу и сосредоточился исключительно на мне. Окружающие только умилялись, видя, сколько времени верный ученик проводит у одра болезни своей бывшей руководительницы.

Мангуст перепробовал всё. Я прожила на свете целых девяносто лет, но даже не представляла, какие бездны гнусности могут скрываться в душе вполне стандартного представителя среднего класса.

Он меня то уговаривал и соблазнял избавлением от страданий, то угрожал. В конце концов дошел до пыток. Ему ли, лечащему врачу, было не знать, какие участки моего тела сохранили чувствительность. Он втыкал в меня иглы, прижигал кислотой, зажимал мой нос прищепкой. Но еще много лет назад я научилась блокировать болевые ощущения, так что уколы и ожоги мне были нипочем, а натренированное дыхание позволяло мне оставаться без кислорода три, даже четыре минуты – так надолго оставлять меня без воздуха палач не решался. Он не хотел, чтобы я умерла.

Думаю, что от всего случившегося у Мангуста произошло временное помутнение рассудка. Колоссальный приз был так близко, но в руки не давался – это сводило подонка с ума. Его крошечные, с булавочную головку, зрачки и дергающаяся тиками рожа выглядели аномально.

Но мое лицо было еще ужасней. Я узнала это, когда Мангуст придумал заменить физические истязания психологическими. Поскольку мускулы, управляющие движением глазных яблок, у меня не действовали, я могла смотреть только прямо перед собой, в одну точку.

– Хватит пялиться на потолок, это для тебя слишком жирно, – прошипел мне однажды Мангуст, кривя бледные губы. – Отныне ты будешь любоваться только на свою жуткую харю. Гляди, во что ты превратилась.

И перед моими глазами, почти вплотную, появилось зеркало, которое он каким-то образом укрепил на штативе.

Боже мой, на что я, оказывается, похожа… В ужасе я зажмурилась, а Мангуст радостно захихикал.

– Помоги мне, и я помогу тебя избавиться от этого кошмара, – сказал он перед уходом.

Теперь, стоило мне открыть глаза, и я видела перед собой чудовищную карикатуру на человеческое лицо: съехавшее набок, с отвисшей губой, вечной ниткой слюны и потеками под носом, с синими венами на голом черепе, оно будто сошло с картины Босха. Это – я?

Надо отдать Мангусту должное. Новая пытка получилась действенней прежних. Особенно силен был эффект, когда я просыпалась. Глаза открывались сами собой, я видела это, и вопль ужаса обжигал мои парализованные связки.

Сестрам Мангуст сказал, что это новое слово в уходе за коматозниками. Якобы существует теория, что угасшее сознание может иногда, на секунду, пробуждаться и меркнет вновь, не успев зацепиться ни за что знакомое – а вид собственного лица способен вызывать в мозге ответную реакцию. Избавления мне ждать было неоткуда и не от кого.

Я поймала себя на том, что испытываю давно забытое чувство страха. Все время, бодрствуя, лежу с закрытыми глазами и боюсь, задумавшись о чем-нибудь, их ненароком открыть.

Мука длилась неделю за неделей и всё не кончалась. Догадавшись, что на сей раз нащупал мое слабое место, Мангуст стал появляться реже. Мой слух еще не успел обостриться. Я не слышала, как он подходил. Только вдруг над самым ухом раздавался довольный смешок.

– Всё жмуритесь, мадам? Не надоело? – Он пальцами поднимал мне веки и заставлял смотреть в зеркало – минуту или две. – Может быть, договоримся? Ах, как сладко и приятно было бы умереть. Не хотите? Ну как угодно…

Тупой, подлый грызун! Да если б я захотела, если б я имела право умереть, мне достаточно было бы велеть сердцу остановиться – как это сделал когда-то Иван Иванович, не желая подвергать себя унижению пыткой. Но я должна была держаться. Может быть, рано или поздно кто-то все же заметит по блеску моих глаз или еще как-то, что я в сознании. И тогда я передам знание, которое должна передать. Но не Мангусту, только не Мангусту!

Зрение стало мне ни к чему. Я все равно им не пользовалась. Оно только мучило меня. И в конце концов я приняла решение. Прекратила кровоподачу в глазные нервы, совсем.

Через полчаса открыла веки – ничего. Всё, ослепла. Лучше видеть вечную черноту, чем карикатуру на самое себя.

Следующий визит Мангуста стал последним.

Он сначала бормотал свои обычные гадости – довольно бессвязно, с истерическим подхихикиванием. Потом оттянул мне веки – и понял, что я слепа. Трюк больше не работает.

– Ах ты так?! – рявкнул Мангуст. – Ну и черт с тобой, старая сука! Обойдусь без тебя! Подыхай медленно!

С тех пор – вот уже четырнадцать лет – он ни разу у меня не появлялся. Я не знаю, чем объясняется такое дьявольски долгое терпение. Что он замыслил? Чем занимается? Но ясно одно: обойтись без меня Мангусту не удалось. Если бы мой метод, пускай в усеченном или искаженном виде, был обнародован, об этом обязательно упоминалось бы в медицинских журналах, которые читает мне Пятница. Да и не торчал бы Мангуст во «Временах года», не выжидал бы непонятно чего, сохраняя одну и ту же дистанцию. Я не могу ошибаться – я отлично различаю его слабую, но неизменно присутствующую эманацию. Мангуст жив, он никогда от меня не отдаляется, и я не возьму в толк, что означает эта загадка.