Нет, за детей опасаться нечего. Они люди взрослые, живут своей жизнью. Другое дело Жаба.

Вскоре после распределения, на самой первой своей работе, Клим закрутил роман с худенькой лаборанткой. Думал, легкое приключение, а получилась семья. Пятьдесят девять лет вместе прожили. И как жили! Никто им не нужен был. Дети, и те появились по недогляду, поздно. Только из-за того, что врач сказал: в таком критическом возрасте и на таком сроке рискованней делать аборт, чем рожать. У советских медиков той поры тридцать восемь лет для первородящей считались «критическим возрастом». А про то, что двойня, в те патриархальные времена выяснилось, когда живот уже на глаза лез. Клим настоял на кесаревом и сказал твердо: если что – спасайте мать. Начитался всяких акушерских ужасов, натерпелся страху! Слава богу, тогда всё обошлось.

Теперь, увы, не обойдется. Вопрос времени. Недолгого.

Как ей сказать, чтоб без напускной бравады и в то же время без трагизма? Нельзя же допустить, чтобы повисла черная туча, которая отравит и испортит им обоим радость оставшихся дней? Нужно полноценно жить столько, сколько получится, и не цепенеть от неизбежного. Как найти правильные слова, правильный тон?

Клим считал себя человеком обстоятельным, особенно в важных вопросах. А более важного вопроса, чем этот, в жизни, пожалуй, уже не будет.

Получаса не хватило. Через заднюю дверь он вышел наружу, пошел вдоль ухоженных цветников в сторону парка.

Навстречу гуляющей походкой шествовал Валерий Николаевич Ухватов. Увидел Клима – обрадовался. Видимо, скучно было полковнику.

Иногда они говорили об интересном. Спорили. Ухватов был человек неглупый и непустой, хотя, конечно, абсолютно противоположной группы крови.

– День-то сегодня какой, помните? – сказал Валерий Николаевич, приблизившись.

Сейчас эта встреча была исключительно некстати. В подобных случаях Клим отлично умел спроваживать докучного собеседника необидным, но решительным образом. Однако не стал. Потому что знал по опыту: иногда, если задача не поддается, лучше отвлечь мозг какой-то иной гимнастикой. Глядишь, решение появится само. У него много раз так выходило – и в науке, и в бизнесе.

– День? Вторник, кажется.

– Я не про то. Сегодня 22 июня. Годовщина. Я-то плохо помню, маленький совсем был. Только, как мать плакала, отец ее утешал, ну и я, сопливый, заодно разревелся. А вы, Клим Аркадьевич, постарше моего. Наверное, запомнили. Вы какого года?

– Двадцать восьмого. Помню, разве забудешь. Речь Молотова я, правда, не слышал, в пионерском лагере был. А как Сталин по радио к «братьям и сестрам» взывал, собственными ушами слышал, вот этими. – Клим тронул пальцем ухо. – Родители меня к тому времени уже в Москву вывезли.

Полковник нахмурился, ему не понравился тон, которым Клим говорил о речи Сталина.

– Не любите Иосифа Виссарионовича, – не столько спросил, сколько констатировал Ухватов.

– Мягко говоря, не люблю.

– Зря. Если б не этот человек, нашей страны бы не существовало. Черной благодарностью платят ему потомки за труды великие. Нет пророка в своем отечестве. А Сталин обладал великим даром видеть будущее. Великим мужеством – брать на себя ответственность. И математическим умом, который умел выстраивать приоритеты. Самый первый из них для вождя – спасать государство, которым руководишь.

«Очень мне сейчас нужна эта дискуссия», – подумал Клим Аркадьевич, но разговора почему-то не прервал. А полковник был только рад, что есть перед кем высказаться.

– Еще в тридцать первом году Иосиф Виссарионович сказал, что у нашей страны есть не более десяти лет, чтобы подготовиться к невиданно тяжелой войне с мировым империализмом. Какая точность прогноза! Еще и Гитлер к власти не пришел, а Сталин уже видел, к чему идет дело. Он один понимал, что стране предстоит невиданное испытание на выживаемость. Шанс выстоять в войне с враждебным миром был только один: преодолеть нашу русскую разболтанность, превратить СССР в боеспособный организм. А для этого пришлось пожертвовать крестьянским укладом ради индустриализации страны. Уничтожить в армии ростки бонапартизма и анархии. Выстроить по струнке госаппарат. Жертвовать буквально всем ради укрепления обороноспособности. Это Сталин создал тяжелую промышленность. Наладил производство собственных самолетов и танков. Выжег каленым железом разгильдяйство. И то ведь еле-еле в сорок первом продержались. Но все-таки победили! В первую мировую, имея союзников, не смогли с немцами сладить, а при Сталине одни против индустриальной мощи всей Европы сразились и выстояли. К сорок пятому стали первой державой континента! Сама Америка, в десять раз мощнее нас, много лет потом перед нами тряслась. Вот что такое Иосиф Виссарионович! Да, многих посадил и расстрелял. Да, не жалел солдат. Но иначе нельзя было. Коли не умеешь хорошо воевать, компенсируешь непрофессионализм кровью. Ради победы никакая жертва не бывает чрезмерной. А прояви Сталин мягкость, страна бы погибла. И вы лично тоже. Вы ведь еврей?

– Нет, с чего вы взяли? Валерий Николаевич чуть смутился:

– Извините. Во всех интеллигентах есть что-то еврейское.

– А почему «извините»?

Ухватов засмеялся, махнул рукой: ладно, проехали, не цепляйтесь.

Но Клим завелся от страстной речи бывшего полковника и не цепляться уже не мог.

– Ваш кумир превратил страну в военный лагерь, использовав один из двух двигателей, возможных в такой ситуации: страх. – Горячиться Клим совсем не умел. Он всегда говорил размеренно и спокойно, даже в раздражении. – Однако истории человечества известен и другой мотор, не менее эффективный. Это поощрение личной инициативы, использование силы человеческого духа. Темпы сталинских пятилеток безусловно впечатляют. Но, во-первых, экономический прирост капиталистических стран в периоды бума бывает ничуть не меньше. Возьмите Японию шестидесятых или любое другое «экономическое чудо» – тайваньское, сингапурское, ирландское. Прирост ВВП порядка 10 % – в порядке вещей, а это повыше, чем у нас во время первых пятилеток. То есть, можно было достичь не меньших результатов, не разрушая сельское хозяйство, не превращая население в рабов, не наваливая горы трупов. Ну, а уж о долгосрочных экономических интересах вообще говорить нечего. Страх – стимул сильный, но кратковременный. Ничего прочного на этом тряском фундаменте не построишь. Потому Советский Союз и обанкротился, что страх помаленьку иссяк, а нового двигателя так и не появилось. Знаете, в чем главное преступление вашего Иосифа Виссарионовича? В том, что он презирал своих соотечественников и не верил в них. А раз так – нечего было лезть по головам в национальные лидеры.

– Эх, умные вы люди, интеллигенция, а человеческой природы не знаете. – Ухватов печально покачал головой. – Достоевский – тот знал. А вы, современные, не знаете.

Климу стало даже смешно.

– Зато вы, гэбэшники, людскую природу постигли насквозь?

– Мы – постигли. Работа такая, – со спокойным достоинством ответил полковник. – Человек в принципе – еще то дрянцо. И наше население пребывает на среднемировом уровне паршивости, посередке между Угандой и Норвегией. Однако мы надежды не теряем, носа не воротим. Работаем с тем материалом, какой имеем, и теми средствами, каких этот материал заслуживает. Вот в чем состоит высшая мудрость государственной власти.

И тогда Клим не выдержал, совершил чудовищную бестактность. Потому что слышал этот поганый аргумент много раз – в качестве оправдания всяких мерзостей.

– Ну что ж, Валерий Николаевич, – медленно и отчетливо сказал он. – Давайте посмотрим на результаты. Я прожил жизнь по своей правде, вы – по своей. Возьмем меня. Я никогда никого не обманывал, не эксплуатировал, не давил, не дожимал, обращался с подчиненными уважительно, как с равными. Расстался со всеми по-доброму, дело после меня осталось и развивается дальше. На исходе жизни имею достаток, чистую совесть, покойную старость. А теперь возьмем вас. Вы всю жизнь существовали, воюя с выдуманными врагами и беспрестанно прибегали к некрасивым средствам во имя великой цели, которая в итоге оказалась, извините, кучей дерьма. На старости лет вы существуете за счет сына, которого презираете и на каждом углу называете коррупционером. Так кто из нас лучше знает правду жизни?