Опасность нежелательной информации многократно возрастает, когда речь идет о военных действиях, катастрофах, этнических столкновениях и террористических актах.
В дни трагических событий в Буденновске – во время Чеченской войны – вся страна сопереживала заложникам, захваченным в госпитале Шамилем Басаевым. Многие зрители, впрочем, испытывали сочувствие и к самому Басаеву, чья личная судьба, как и судьба всей его республики, была драматичней, чем у шахтеров. /Речь шла не о зарплате, а о жизни и смерти/. Но как только Басаев превратил пациентов больницы, невинных людей – в заложников, он сам превратился из жертвы войны в террориста.
Никакая справедливость не достижима ценою жизни других людей. Какими бы доводами не оправдывалось совершенное преступление. А доводы эти всегда найдутся.
Никогда и не при каких условиях не протягивать микрофон террористу – закон цивилизованной журналистики.
Экстремизм, нетерпимость, слепая ярость и даже слепая месть не должны получать на экране такое же право голоса, что и разумные аргументы – стремление к доводам, а не силе. Нельзя допускать, чтобы ультиматумы экстремиста, готового подвергнуть риску жизнь других людей, зазвучали перед микрофоном телевизионного репортера. /Тем более, что такой экстремист как раз и стремится к подобной гласности/.
«Би-би-си» избегает прославлять террористов или создавать впечатление о законности их действий, – говорится в профессиональных рекомендациях знаменитой вещательной корпорации. – Следует проследить за тем, чтобы террористы и связанные с ними люди не изображались в положительном свете. Это требует продумывания всего материала, вплоть до мелочей в каждом отдельном случае».
Подобного рода правил в отечественной тележурналистике не было. Как не было и таких ситуаций. «Главное, я открыл бутылку и выпустил джина, – признавался Басаев корреспондентке НТВ Елене Масюк. – Люди уже знали, что делать. Люди почувствовали вкус...»
Вряд ли, добравшись до Басаева, чтобы взять у него интервью, корреспондентка задумывалась о последствиях подобного рода сюжетов. О том, что открыть бутылку и позволить почувствовать вкус содержимого миллионам свидетелей намного проще, чем эту бутылку потом закрыть. Два года спустя – во время очередной поездки в Чечню – она сама была захвачена боевиками и стала заложницей. Больше трех месяцев провела в плену. Убийственная логика самой жизни!
Но если бы губительные последствия таких передач касались только судеб одних репортеров!
Психология шлагбаума
Здоровое государство требует всей полноты информации о самом себе. О каждодневном состоянии общества – с его достоинствами и недостатками. Бытовавшая десятилетиями теория бесконфликтности демонстрировала одни достоинства. Недостатки оставались на долю жителей капиталистических стран /забастовки, обнищание трудящихся, авиационные катастрофы, землетрясения.../.
Фабрики перевыполняли план. Институты выпускали инженеров больше всех на планете. Страна удерживала мировое первенство по выплавке стали и чугуна, по выращиванию картофеля, производству комбайнов и тракторов.
На этом фоне казалось мелочным обращать внимание на то, что половина картофеля терялась при перевозке и хранении. Что фабрики заваливали прилавки товарами, которые давно уже не имели спроса и вышли из моды. Что заводские расходы на производство трактора составляли лишь 3% от той суммы, которая уходила на его обслуживание и ремонт, в результате чего от 30 до 40 процентов машин вообще бездействовали.
Подобного рода «мешающие детали» объявлялись нетипичными. А если в редких случаях предавались гласности, то исключительно как свидетельство того, что в здоровом обществе существует здоровая самокритика.
Теория бесконфликтности задумывалась по-своему о последствиях. Прежде всего о последствиях для существующего режима.
Такая неясность входила в условия игры. Чтобы заметить «отдельные» недостатки требовалось немало мужества. Журналисту задуматься о последствиях критической передачи в те годы означало в первую очередь задуматься о ее последствиях для своей судьбы.
Неясным оставался, однако, вопрос: почему проживающая у нас четверть ученых не обеспечивает четверти вклада в мировую науку, а при рекордном количестве врачей сохраняется не менее рекордное число пациентов.
Действительно, всю ли правду мы вправе показывать? Что скажут на Западе, если мы о наших бедах заговорим открыто? Все ли телезрители этой правды достойны? Все ли правильно нас поймут? Охранители общественных интересов боялись, впрочем, не того, что зритель поймет неправильно, а как раз того, что поймет, как надо.
К испытанным аргументам прибегали и сами объекты критики. Сотрудники Ленинской библиотеки, в начале перестройки подвергнутые публичному осуждению, оценили его как выпад "против всей прогрессивной библиотечной общественности", а своих оппонентов как "дилетантов" /в число которых попал и академик Лихачев/. Защитников Байкала, протестовавших против строительства на его берегах целлюлозного комбината, зачислили в "пособники империализма".
Не драматизируйте ситуацию, не травмируйте публику, не сгущайте краски. Типовые доводы той поры. Чтобы не «драматизировать», положили на полку документальный телефильм Александра Радова «Цена эксперимента» /о хозяйственной реформе на Щекинском комбинате/. Другой телефильм /"Добровольное безумие" – об угрозе алкоголизма/, чтобы не шокировать публику, вообще уничтожили. Но чем более нетипичными считались негативные темы для газетных полос и экрана, тем типичнее они становились в жизни.
Говорят, что американскому богачу Полю Гетти вместе с утренним кофе приносили специально для него напечатанный номер газеты, где публиковались одни лишь приятные новости. Наше государство было богаче Гетти. Мы позволяли себе "приятные новости" новости и утром, днем, и вечером.
Номенклатурное телевидение и кино, демонстрирующие «достижения» в экономической, общественной и культурной жизни, постоянно порождали ликователей-хроникеров. “Приятные новости” формировали поколения граждан с зажмуренными глазами и катастрофической степенью близорукости.
Наступление гласности изменило ситуацию радикально.
Курс прежний – ход задний!
Очень скоро оказалось, что фиксировать бедствия ничуть не труднее, чем отмечать достоинства. Поначалу это даже выглядело как смелость. Реестр достижений трансформировался в перечень недостатков. Ликователи превратились в катастрофистов. /К тому же, если первые действовали, скорее, по принуждению, то вторые все чаще – по убеждению/. Выяснилось, что ликовать можно даже по поводу катастроф.
Так родились криминальные новости.
Начало было положено все теми же «600 секундами». Легализованная А.Невзоровым «расчлененка» стремительно вошла в повседневную практику. «Дорожный патруль» стал первым учеником.
«Вы не сожалеете, что легализовали на телеэкране отвратительные сцены насилия и жестокости?» – поинтересовалась как-то корреспондентка. – «Да, мы стерли в массовом сознании некую грань. – согласился Невзоров, – И, возможно, если б не это, страна не имела бы сейчас такой преступности... Но сердце у меня не содрогается. У меня низкий болевой порог».
Отсутствие болевого порога – отличительная особенность создателей «Криминала», «Чистосердечного признания», «Петровки 38», «Дежурной части» и других подобного рода рубрик. Большинство из них на центральных каналах появляются по нескольку раз в день.
«Катастрофы недели», «Скандалы недели» – со временем эти рубрики становились все менее отличимы от ежедневных выпусков новостей. «Полное ощущение, что дежурные бригады всех центральных каналов соревнуются в том, кто страшнее покажет российскую действительность, – писал автор публикации в «Аргументах и фактах». – Можно набросать типовую верстку вечерних новостей. 1. Ситуация вокруг Чечни. 2. Ситуация в самой Чечне. 3. Шахтеры на рельсах. 4. Голодные дети нищих, врачей /учителей, офицеров, если дети шахтерские, то идет вместо п. 3/. 5. Крупный пожар в лесах. 6. Взорвавшийся дом /подъезд, самолет, вертолет/. 7. Бои в Косово. 8. Любое происшествие со смертельным исходом из сводок МВД».
