—Годится?!— спросил он, не открывая глаз. — Как получается кадр? На что похоже?

Андрей поежился. Картинка складывалась жутковатая.

— Похоже, спрашиваю?— не отставал Суровцев.

— Страшновато...— честно признался Андрей. — Будто бы вы... Ну, как бы в-вам объяснить...— Андрей умолк на полуслове, не решаясь сказать, что в кадре Суровцев имел сейчас странный товарный вид — смотрелся натуральным, свежим покойничком из материала заказчика. Но Суровцева вполне устроила эта робкая нерешительность Андрея. Он разлепил веки, одним рывком приподнялся на локте и прыснул:

—Значит, похоже?.. Отлично! Это мне и нужно. Я им сделаю! Всем пошлю по фотке. А потом... Ой, как я им потом кайф шугну! Конкурентики проклятые! Завистники чертовы...

—Тоже... на... первое апреля?— робко спросил Андрей, пугаясь сейчас почему-то Суровцева, уютно улегшегося под скорбным отблеском свечей. Трудно было понять, кому хочет Суровцев послать такой зловещий снимок.

—Угадал образ, пацан! — похвалил Суровцев.— Молодец! Голова варит отлично. Считай, бленда у тебя почти в кармане. Ну, поехали, что ли? — и он вновь опрокинулся навзничь, принял прежнюю позу и, довольно долго повозившись с улыбкой, упрямо не желавшей сползать с лица, наконец совладал с ней и замер.

—Снимай...— шепнул он.— Я готов.

Андрей трясущимися руками приладил к аппарату вспышку и приник к видоискателю.

Щелкнуть он не успел. Потому что «покойничек», заставив Андрея вздрогнуть, вдруг дернулся и закричал:

—Вот черт! Погоди, Андрюха!.. Главное забыл!.. Эх, обо всем приходится думать самому... Катя, где ты? Иди сюда!

Катя, приникшая к двери и с любопытством наблюдавшая за происходящим, шагнула к отцу.

—Кошелек мой принеси,— отрывисто бросил он.— В пиджаке он.

Катя принесла кошелек, Динэр Петрович высыпал из него на постель лужицу монет, выудил два пятака, сгреб остальные монеты обратно в кошелек и метнул его Кате:

—Положи где брала.

—Можно я рубль возьму? — попросила вдруг Катя.— На кино. И на мороженое.

Динару Петровичу просьба не понравилась.

—Не мешай! — закричал он.— Видишь же — я очень занят. Умер я, умер! Дай сосредоточиться, не мешай. Вот воскресну — тогда и поговорим о финансах.

—Ладно,— уныло согласилась Катя.— А после дашь?

—Не мешай, говорю!— завопил Суровцев.— Вот пристала! Дети, называются. Нигде от них покоя нет. Умирать для хохмы — и то спокойно не дают.

Он вновь закрыл глаза, ловко положил на них пятаки — вверх орлом и, уже совсем приготовившись отходить к фотосъемке, вновь чертыхнулся и нервно окликнул фотографа.

—Эй, ты здесь?

—Здесь я,— отозвался Андрей, загипнотизированный всем, что происходило.

— Свечку одну подай. Горит которая. В руку давай! — Динэр Петрович, ослепленный пятаками, поднял руку и терпеливо задергал пальцами.

—А где свечку взять?— растерялся Андрей.

—Из подсвечника вынь.

Андрей пугливо коснулся стволом свечи торопливой ладони Суровцева, а он, схватив свечку, опустил

руки на живот, поверх простыни и смиренно затих.

—Снимать, что ли?— уронил Андрей.

—Давай скорее, пока свеча не начала течь. Пальцы ошпарит. Сымай!

Андрей принялся щелкать, живо меняя точки съемки. Едва он сделал последний кадр, как «покойничек» вскочил, вдел свечку обратно в подсвечник и стал дуть на ладонь, будто боялся, что она выкипит как молоко.

—Уф, горячо! — приговаривал он.— Думал, не выдержу.

—А как вы догадались, что пленка кончилась?— восхитился Андрей, радуясь, что Суровцев уже снова живой. Хоть и понимал, что происходящее — чушь на постном масле, а все равно страшноватенько.

—Чудак! Я же считал, когда ты снимал. Еле дождался тринадцатого выстрела... Когда будет готово?

—Хоть завтра.

—Ну, молодец. Я рад. Приходи, приходи. Ты же должен будешь забрать свою бленду.

—А... разве...— Андрей растерялся и умолк.

—Что такое?— сощурился Суровцев. — Я, брат, люблю так: товар есть — деньги на бочку, товара нет — разговора нет. А за блендочку не волнуйся, я ее теперь только тебе и отдам. Прямо в ручки — как и договорились. Значит, завтра товар будет?

—Будет,— пообещал Андрей, отводя глаза.— В это же время.

—Честное пионерское?

—Честное пионерское,— отозвался эхом Андрей.

—Так я жду...

Андрей торопился домой. Его разбирал смех. Сейчас, когда Суровцев с его странноватой выдумкой оставался позади, все случившееся представлялось ему уморительным кошмаром, и он, посмеиваясь, представлял, как станет, помирая от смеха, рассказывать эту невероятную историю друзьям.

Дома мать была не одна — к ней пришла соседка. Мать хлопотала на кухне, где они и судачили.

—Чего поздно ходишь?— покосилась мать.

—У Суровцевых был.

—Это зачем еще? — мать замерла у плиты.

—Катин отец попросил... фотографировал я его.

—Жулика этого?!— всплеснула руками мать.— Он же меня сегодня опять обсчитал.

Соседка закивала:

—Жук он известный, это уж точно. В чужую копейку как клещ вцепляется.

—А что случилось?— поинтересовался Андрей.— Он ведь за кассой впервые сидел. Кассир заболел.

—А он и рад!— оборвала Андрея мать.— Все они у него выучку прошли, все одного поля ягоды. Ему бы не завмагом и не кассиром работать, а в цирке фокусы показывать. Ловко умеет голову заморочить... Вот, к примеру, сегодня... я взяла пакетик риса, кулек сахара, хлеб и две банки консервов. Так он меня на двадцать одну копейку обсчитал! Точно говорю. Это я уже дома проверила.

—Может, ошибся он?— предположил Андрей.

—Чего ж на больше ошибся? — с усмешкой возразила мать.— Почему, спрашиваю, не наоборот? Меньше почему не взял?

—А ты бы вернулась в магазин и доказала,— не отступал Андрей.

—Докажешь ему! — взорвалась мать.— Задним-то числом.

—Это точно, точно! — закивала соседка.— Вот так и меня каждый день — хоть на гривенник, хоть на плюгавую копейку. Все жалуются. Ведь не копейку жалко, когда придешь домой и хватишься ее. Не копейку... А что обвели тебя как глупышку и недотепу. Что с мясом вырвали у тебя кусок души человеческой. Вырвали и не спросили — можно ли. Не копейку жалко. Дьявол е ней... Прямо как факиры! Салатное масло — и то прячут. Пустые бутылки несешь сдавать — не принимают. Решеток, говорят, нет. А уступи им по пятачку за бутылку — и без решеток возьмут, да и немытые тоже — дело это проверенное.

—Погоди! — спохватилась мать.— Фотографировал, говоришь? Это зачем же, позволь спросить? Что снимал-то у него?

В ушах Андрея сейчас набатно раскачивались, гудели и больно били его собственные недавние слова, поспешно сказанные Суровцеву. Вот эти — «Честное пионерское!..»

Честное... Честное... Честное… Честное...

«Ужас,— мелькнуло у него.— Кому же это я, выходит, обещал быть верным клятве?.. Покойнику-любителю?.. Плутишке, таскающему копейки у покупателей?» Неужели же теперь, когда он услышал о Суровцеве такое, он все равно станет печатать несуразные снимки с этими дурацкими пятаками?.. Но разве можно не выполнять обещанное, если тот, кому обещал... Если он отказался... Мысли путались, в голове нехорошо зазвенело.

—Так...— неопределенно протянул Андрей. — Пятнадцать кадров...

—Ого! Целых пятнадцать!— удивилась мать.— Не пожалел извести на него сколько...

—Он мне бленду за это даст,— виновато протянул Андрей.— Очень редкая вещь, а мне она нужна. От солнца.

— А за мать тебе не обидно? И вообще...— Она пристально глянула на Андрея и вздохнула.

Андрей проявил пленку. Кадры получились отменными. На двух Динэр Петрович царственно восседал за троном кассы, на остальных прилежно изображал смирного покойника. Лицо, простыни и свечи были черными. Негатив. Все на нем наоборот, дело известное... Отпечатки обещали получиться на славу — не подвели ни пленка, ни вспышка. Андрей прицепил кончик пленки к леске, цапнув его бельевой прищепкой. Часа через два пленка высохнет и можно будет печатать.

Он сделал десять отпечатков — бленда стоила того — и когда они с треском отлетели от зеркала электроглянцевателя, сложил снимки в пустую пачечку от фотобумаги и заспешил к Суровцеву — сдавать «товар».