Как тут не прийти в изумление! Ромка отказывался от вознаграждения за клад. Жертвовал четверть его стоимости. И это — Ромка, который все еще грешил тем, что отнимал у первоклашек в буфете пятаки? И это — Ромка, который не гнушался купить десяток билетов на какой-нибудь громкий фильм, чтобы в последнюю минуту «уступать» их уже по рублю за штуку, объясняя, что «почему-то не пришел друг, а сдачи с рубля у меня нет».
—Не надо специалистов,— еще раз громко сказал Ромка.— Я отдаю даром.
Это было невероятно. Но факт оставался фактом. Ваза и древние деньги, как змеиные кольца на картинке откопанной Ромкой вазы, опутали Андрея, Мумина Ахмедовича и лейтенанта Барханова своей достоверностью, очевидностью. Они были здесь, рядом, на столе. И здесь же было громогласное заявление самого Ромки об отказе от вознаграждения.
— Андрей...— прошептал Мумин Ахмедович.— У тебя... Это... пленка осталась?
— Четыре кадра еще есть,— отозвался Никитенко.
— Может, ты с Ромой заодно и на огород его сходишь? Пусть он покажет тебе место, где он выкопал это чудо. Сними и его, что ли...
Андрей пожал плечами.
—Могу, если надо. Пошли на огород.
Было ясно, что портретам отличников на Доске почета придется потесниться. Оно и понятно. Пятерка — не клад, ее в милицию не сдашь. И вознаграждения за пятерки пока не платят.
Оперативности Андрея можно позавидовать. На другой день ворох до сияния отглянцованных снимков дыбился на столе Мумина Ахмедовича — в том самом месте, где накануне стояла потрясшая нас ваза. Директор, а с ним и все, кто был в тот момент в кабинете, рассматривали снимки и хвалили Андрея. Школьный летописец поработал на славу. Теперь история школы не имела пробела — дивное событие вовремя и подробно запечатлено.
В тот же день три фотографии были прикноплены к Доске почета. Вся школа толпилась у фоторепортажа о выдающейся находке и неслыханном благородстве Ромки. Сам Ромка, выждав, когда у снимков скапливалась особенно пухлая толпа, медленно шествовал мимо любопытных, и тогда кто-то из них обязательно восклицал:
— Смотрите! Вот он сам идет!..— и толпа глазела на Суровцева.
Да, это была слава! Ромка впитывал ее и разбухал на глазах. На третий день он так уверовал в собственное величие, что стал считать себя достопримечательностью школы и всего поселка — не хуже найденной вазы и древних денег в ней. Пожалуй, Ромка не протестовал бы, если бы уже и его самого толпа у Доски почета попыталась сдать лейтенанту Барханову, как величайшую редкость. Хоть за вознаграждение, хоть — даром...
Правда, на другой день после этого события приключилось вот что. На уроке истории Ромку Суровцева вызвали отвечать. Идти к доске Ромка отказался.
— Не учил?— огорчился учитель.— Что ж, поставим два.
— Я же вчера вазу сдавал!— возмущенно воскликнул Ромка.— И деньги... Разве вы не знаете?
Ручка учителя, опасно зависшая над журналом, дрогнула и остановилась.
—Бесплатно сдал...— дожимал Ромка.
— Правда, сдал...— уже хором скандировал класс.
Учитель вздохнул:
—Да я и сам знаю... Но при чем тут урок? Разве ученику, нашедшему клад, в награду разрешают не учить уроки?
Двойки он так и не поставил. Целую неделю продержался Ромка на своей славе. Целую неделю не выходил к доске, и каждый раз учителям было совестно ставить двойку тому, кто своим славным поступком наделал столько доброго шума в школе.
А через неделю меня и Андрея ждал сюрприз. Нас пригласили приехать на телевидение. Детская газета организовала заключительную передачу, посвященную итогам юннатского конкурса под названием «У природы нет плохой погоды». А мы с Андреем в этом конкурсе победили — он сфотографировал, а я написал заметку про то, как мы спасали от гибели выползших на тротуар раззяв-улиток. Одно удивляло нас, какое же это будет подведение итогов, если мы уже давно извещены, что победили, а месяц назад даже получили по почте главный приз конкурса — пишущую машинку «Москва»?! Но Мумин Ахмедович все объяснил.
— Мне звонили из редакции,— сказал он, почему-то стараясь отводить глаза в сторону.— Просили напомнить, чтобы вы обязательно привезли с собой в студию пишущую машинку. Так что не забудьте...
—- А зачем машинку обратно в Ташкент везти?— удивился я.— Забирают, что ли? Передумали награждать?
—Ну что ты, Володя!— успокоил директор.— Просто так уж у них получилось... Сперва передача не планировалась, вот они и прислали вам приз. А тут вдруг, видать, переиграли. Вот и... В общем, они вам ее снова вручат. Понимаете? На весь эфир… И вроде как бы впервые... Чтобы все видели этот момент. Телевидение... Специфика... Это же такая честь... Вас Мурад отвезет — я ему сказал. Мы эту передачу всей школой смотреть станем! Мой телевизор вынесем из кабинета в актовый зал — на сцену. Так что мы будем с вами, золотые мои!..
В последний момент, будто вспомнив о чем-то очень важном, директор встрепенулся и сказал Андрею:
—Захвати-ка на всякий случай фотографии про клад Романа Суровцева. Может, выступать будешь. Вот тогда расскажи и об этом. Пусть все знают, какие у нас дела бывают...
Хорошо, подумал я, что там, на телевидении решили оглянуться лишь на месяц, а не на семь лет назад, Тогда бы они, наверное, захотели бы отснять, как мы с Андреем впервые в школу идем. Интересно, что бы тогда придумал Мумин Ахмедович? Как бы научил нас вновь стать первоклассниками? Ха-ха — специфика... Вот с Ромкой,— подумал я,— куда проще. Если бы стали снимать про археологический подвиг Суровцева, то попросту отняли бы у музея вазу на время и вновь закопали бы ее на то же место в огороде, а потом заставили Ромку по новой шуровать лопатой перед выпученным на него глазком телекамеры. Самый момент находки получился бы. Все телезрители вздрогнули бы почище, чем от кровавого детектива. Только вот как объяснить тогда зрителям, чего это телекамера на огород приперлась ни с того ни с сего...
Мы взяли пишущую машинку и уселись в кабину к школьному шоферу Мураду. Футляр с машинкой я положил на колени, чтобы ей мягко было на ухабах.
— Зачем в Ташкент везешь? — кивнул на машинку Мурад.— Сломалась что ли? Чинить хочешь?
— Нам ее вручать будут,— с ухмылкой ответил я.— Сюрприз будет... Оказывается, не так вручили.
— А...— неопределенно протянул Мурад, силясь понять — шучу ли я.— Говоришь вручили не так? А теперь будут так, да?
... В студии собралась тьма юнкоров и юннатов. Многие приехали со своими любимыми зверушками. Одна крошечная собачонка, дрожа щупленьким тельцем, сидела на столе около микрофона и время от времени взвизгивала, будто пробовала — работает ли микрофон. Ее шерстка, с любовью расчесанная хозяйкой, напоминала черный кактус — во все стороны торчали иглы шерстинок. Лучше бы юннатка привезла кактус, похожий на собаку, а не наоборот. Кактус хотя бы не лаял в микрофон.
Разгуливал по студии и огненный петух. Он был лыс и зол, порывистые сильные движения выдавали под перьями мускулистое, стальное тело.
Но по-настоящему удивил нас другой юннат. Он привез чучело орла. Бедняга орел, некогда живой властелин высей, сейчас был намертво прикручен к ветке и пучил остекленевший взор. Зато, в отличие от беспокойного петуха, он, наверное, обладал, с точки зрения телевизионщиков, бесценным качеством: не шевелился и не выбегал из кадра. Оператор мог бы навести на него камеру, отправить «картинку» в эфир и спокойненько уйти обедать или даже отбыть в трудовой отпуск. Орел никуда бы не улетел — послушно сидел бы на экранах телевизоров. Самое смешное, что обладатель этого чучела со жгучим любопытством кивнул на футляр от нашей машинки:
— А у вас там чье чучело? Не заяц? Красивый футляр! Я тоже для своего орла такой достану. Я для своего орла ничего не пожалею.
У меня невольно сжались кулаки. Вот так добряк! Ничего ему для чучела не жаль. Лучше бы раньше задумался и вовремя не пожалел сохранить орлу его собственную птичью жизнь. А то, видите ли, ничего ему сейчас не жалко. А в живых оставить пожалел. Ну и юннат, смотреть противно...
