– Вот жизнь!

Сестры вцепились в обе руки новой подружки. Было ясно, что каждая хочет заполучить Августину себе. Еще бы! Она была столь не похожа на них самих, что не могла не вызвать интереса.

– Идем, мы тебе что-то покажем.

Сестры потащили Асю за собой. Обогнули большой дом и оказались в саду.

В сад выходило черное крыльцо, дорожка от него вела к деревянной уборной. Вдоль забора росли кусты смородины. Сам сад состоял из трех деревьев – черемухи, рябины и одинокой яблони.

Девочки подвели Асю к забору, соединяющему сад с соседним участком.

Эмили вынула из доски сучок.

– Смотри!

Ася приложила глаз к образовавшейся дырке. За забором был точно такой же садик, и в нем играли несколько детей.

– Это наши враги! – зловеще прошипела Анхен за спиной у Аси.

– Но иногда мы с ними играем, – грустно вздохнула Эмили. – Когда не воюем.

– А как вы… воюете?

– Мы им камни бросаем в огород и еще обзываемся! – хвасталась Анна. – Наш папа главнее ихнего. Они нам ничего не сделают.

– А кто ваш папа?

– Начальник полиции. Он самый главный в городе и еще в уезде. Уездный исправник. Поняла?

Ася кивнула. Она впервые слышала слова «уезд» и «полиция».

– А у них отец – земский доктор.

– Он нам лекарство горькое давал, – пожаловалась Эмили.

– Наш папа может ихнего запросто арестовать, – добавила Анна. – Теперь у нас повар будет, а у них всего-навсего – кухарка! У них только нянька старая, а нам гувернантку из Германии выписали.

– Кого? – осторожно переспросила Ася.

– Ну, такую даму, которая станет кругом с нами ходить.

– Как сестра Степанида со мной, – поняла Ася. – Это послушание такое?

Сестры переглянулись. Вышла заминка. Затем Анна уверенно добавила:

– Конечно. Если эта гувернантка слушаться не станет, маменька ее назад отправит.

Анна отодвинула Асю и наклонилась к дырке забора:

– В огороде пусто, выросла капуста!

Сию же минуту раздался удар камня о доски забора. Визгливый девчачий голос ответил:

– Анка, Анка, дырявая баранка! Дохлую Эмили покормить забыли!

– Слыхала? – удовлетворенно кивнула Анхен. – Они еще не знают, что нашего полку прибыло!

Потрясенная Ася молчала.

Военные действия пришлось прервать – сестер позвали в дом. Ася побежала было следом, но Анна показала ей на черное крыльцо:

– Тебе сюда!

Совершенно придавленная обилием впечатлений, Ася вошла в дом с черного хода и сразу увидела сестру Степаниду – на кухне ее поила чаем толстая улыбчивая нянька.

Ася подошла.

– Хорошо тебе здесь будет, ласточка, – грустно улыбнулась монахиня. – Дом большой, богатый…

– Что правда, то правда! – согласилась нянька. – Прислуги одной сколько! Две горничные приходящие, конюх, повар… А теперь еще немку барышням привезут…

На последних словах нянька обиженно поджала губы, и Асе стало ясно, что скорый приезд немки няньку отчего-то не радует.

– И деток много, – продолжала монахиня. – Скучать тебе не придется.

– Зачем скучать? – подхватила нянька, подвигая девочке табурет. – Мы с ней вместе деток нянчить будем. Грету и Петеньку. Они детки маленькие, а она девочка большая уже.

Нянька с монахиней переглянулись, и Асе это не понравилось. Она молча пила предложенный нянькой чай, понемножку откусывая от круглого сдобного бублика.

Потом ей наскучило слушать разговоры няньки и монахини, она вышла в сени. Деревянная лестница вела наверх. Ася, стараясь не шуметь, поднялась по ней. Наверху была дверь, створки ее чуть приоткрыты. Ася заглянула и увидела большую светлую залу. За столом, накрытым белой скатертью, обедали хозяева дома. Отец девочек сидел во главе стола. Под высокий ворот мундира была подоткнута салфетка. Хозяин с аппетитным хрустом расправлялся с куриной ножкой. Его супруга сидела рядом с дочерьми. Все трое чинно и неслышно ели суп. Посередине стола стояла чудная посудина, которую прежде Асе видеть не доводилось. Посудина эта была белая, пузатая, на выгнутых ножках, по бокам изящно изгибались белые же ручки. Сверху посудина закрывалась дутой крышечкой. Женщина в белом переднике, как догадалась Ася – та самая приходящая прислуга, снимала крышечку, запускала в посудину блестящий половник, не иначе – серебряный и наливала суп в тарелку с золочеными краями.

Ася постояла немного, с затаенным восхищением созерцая чужую удивительную жизнь, и вернулась назад, в сени. Из сеней она попала в темный коридор, где имелось несколько дверей.

Толкнула одну дверь – и… от неожиданности застыла, прижав руки к груди. Посреди каморки размером с келью возле топчана стоял бородатый и разбирал свои вещи.

– Что стоишь? Входи, – кивнул он.

Девочка не двинулась с места. Бородатый едва уловимо изменился в лице. Ася подумала, что рассердила его. Но голос прозвучал не сердито:

– Не бойся. Я – твой отец. Теперь стану служить вот… в этом доме. И ты будешь жить здесь, со мной. Называй меня папенькой. Поняла?

– Да, папенька, – пролепетала девочка и попятилась в коридор.

Ночевала она в каморке няньки, вместе с сестрой Степанидой. А наутро, проснувшись, не увидела монахини. Сердце стукнуло больно, подбросило Асю на ноги. Выскочила в коридор – нет. В сени – нет! Босиком во двор, в сад – нигде нет…

У крыльца незнакомая баба в платке толкла в жестянке кирпич. Рядом стоял медный самовар.

– Что мечешься как угорелая?

– А вы сестру Степаниду не видали?

– Укатила твоя Степанида спозаранку. И чаю не стала дожидаться.

Ася задохнулась. Как так? Не простилась! Уехала!

Слезы душили, подкатывали к глазам.

– Будить тебя не захотела, – примирительно добавила баба. – А ты не реви. Помогай мне самовар чистить. Бери-ка тряпочку, макай сюда и три вот так. Вот так.

Когда новый повар семейства Сычевых вышел во двор наколоть щепок для плиты, его дочка уже вовсю натирала медный самовар тертым кирпичом.

В ту же зиму ей довелось сильно захворать. Приходил сосед-доктор, давал микстуру, качал головой, пожимал плечами. Нянька приносила куриный бульон, но Ася не хотела есть. Ей совсем ничего не хотелось, только спать.

Один свой сон она запомнила – само собой отворилось окно, и в комнату вплыл ангел. Он был в длинной белой рубахе. Крылья за спиной доставали до пола. У ангела было женское лицо.

Ася попыталась улыбнуться, потому что ангел улыбался, но не вышло – пересохшие губы не слушались. Вдруг испугалась, что ангел исчезнет, а она так и не успеет спросить о чем-то важном!

Мешал разговор, звучащий до того назойливо, что стучало в голове. Говорила нянька с пришедшей к хозяйке портнихой. Ася различала размытые пятна их лиц в резком свете керосиновой лампы и хотела сказать, чтобы замолчали.

При этом ангела она видела четко, даже детально, а вот няньку с портнихой – смутно, в виде двух размытых пятен. Разговор их, крутившийся возле нее самой, хоть и не понимала вовсе, отчего-то запомнила четко, чтобы потом, через время, вдруг вспомнить все до единого словечка и задуматься.

– Плоха, видать, девчонка-то?

– Плоха. Не иначе – мать к себе забирает.

– А мать у ней отчего померла?

– Да кто ж знает? Нездешние они. Сам-то у господ служил, в имении под Питером. А к нам один приехал, с дочкой. Так бобылем и живет.

– Хозяйка небось расспросила его, что да как?

– Не знаю, как фрау Марта, а я дак с ним двух слов не сказала. Он молчит все. Хоть вроде мужик и незлой, но молчун, никто о них ничего не знает.

– А девчонка бы рассказала.

– Она сама не знает. В монастыре росла, пока отец не забрал.

– Вона как…

– То-то и оно. Говорят, любовь с тамошней барыней имел. От нее и дочка.

Портниха почмокала губами, ее изображение стало раскачиваться туда-сюда, как игрушка ванька-встанька.

– Выходит, девчонка-то не из простых? С голубыми кровями?

– Что толку-то? Горшки-то за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя.