Вот показались луковки церквей, сверкая на солнце позолотой крестов. Если приглядеться, можно было увидеть, что ближе к востоку река сливается с другой рекой, образуя стрелку. На этой-то стрелке и был когда-то давно выстроен город. Поначалу появилось городище за частоколом, окруженное, как водится, рвом с водой – от набегов неприятеля. Затем, конечно, город разросся, и к описываемому времени улицы его широким веером разбегались в разные стороны от городского вала, украшенные резными чердачными оконцами, чешуйчатыми шишечками своих церквей да башней пожарной колокольни.

Густые ярославские леса почти вплотную окружали город, отделяя его и пряча от остального мира в дикой, но необыкновенно красивой глуши. Местность эта, говорят, исстари была населена кочевым народом меря, дикий нрав которого, вероятно, и стал причиной того, что город с сердечным названием Любим долго не был известен истории.

Впрочем, дикость этого места была на руку многочисленным сподвижникам духа, старцам-отшельникам, подвизающимся в окрестных лесах. В посте и молитве они понемногу накапливали вокруг города незримый Дух Места, что, бесспорно, ощущался в той стороне и поныне…

Когда подвода с нашими путешественниками неспешно приближалась по дороге к кузницам и острогу, предваряющим въезд в город, навстречу стали попадаться люди, шагающие по своим делам. То и дело обгоняли подводу возки, доверху груженные душистым сеном.

Монахиня обращала внимание девочки на то, что видела сама. Но девочка вроде и не была рада выпавшему на ее долю длительному путешествию и ярким впечатлениям, до которых так жадно бывает детство.

Она не замечала ни мальчишек-рыбаков, облепивших берег, ни пасечника, колдующего над своими ульями, ни красоты разнотравья. Малышка лишь с опаской взглядывала на бородатого мужчину, молчаливо сидевшего впереди.

Но вот с другой стороны моста, куда уже намеревалась въехать наша телега, показалось красочное семейство местного батюшки. Впереди бежали мальчики с корзинками в руках, обгоняя друг друга и дурачась. За ребятами степенно шагал поп в широкополой шляпе. Батюшка держал на обеих руках по младенцу, добродушно улыбался и кивал возчику, мол, проезжай, пропускаю. Рядом с ним, так же добродушно улыбаясь, стояла матушка с корзиной.

– Отец Сергий по грибы собрался, – пояснил возчик и, поравнявшись с попом и попадьей, приподнял картуз и поклонился. А потом добавил: – Душа-человек. Но – строгий.

Поп и попадья улыбались, оба младенца тоже улыбались и резво махали ручками. Только тут девочка-путешественница выглянула из своего укрытия и несмело улыбнулась в ответ.

– Строгий, но справедливый, – сам себе добавил возчик и легонько ударил лошадку вожжами.

Когда подвода миновала каменное здание острога и город стал очевиден, надвинулся своими, в основном деревянными, строениями, девочка вдруг порывисто обхватила монахиню обеими руками и спрятала лицо у нее на груди.

– Ну-ну, моя… – наклонилась к ней сестра Степанида. – Господь милостив, ласточка, свыкнешься.

Подвода въехала на улицу, мощенную булыжником, и сразу от колес прибавилось шума, а копыта отчетливо застучали: цок! цок! цок!

Проехали мимо каменных казенных зданий. У ворот двухэтажного тесового дома с каменным цокольным этажом возница остановил лошадь.

Девочка открыла глаза, только когда большие руки бородатого человека подняли ее с телеги и поставили на землю. Она хотела было вырваться и убежать к монахине, но бородатый крепко держал ее за руку.

Ворота, скрипнув, распахнулись. Перед приехавшими предстал мощенный гладким камнем двор, широкое парадное крыльцо, на котором, как перед треногой заезжего фотографа, колоритно выстроилось семейство обитателей дома.

Дама в светлом длинном платье с высоким воротом и длинными рукавами держала за руку карапуза в кружевной рубашонке. Рядом с ними стояли удивительно похожие на даму и друг на друга девочки в соломенных шляпках. Одна – ростом с нашу путешественницу, другая – на голову повыше. У обеих девочек волосы были неестественно белые, белее пшеничных колосьев, пожалуй, как тополиный пух. Такие же белые у них были брови и ресницы.

Сзади стояла деревенская нянька с младенцем на руках.

Бородатый человек поклонился и подтолкнул вперед себя девочку.

Она споткнулась, остановилась в растерянности. Поняла, что должна что-то сделать, но что? Дама на крыльце и обе девочки выжидательно смотрели на приехавших.

Малышка оглянулась, ища глазами сестру Степаниду… и не увидела ее!

Глаза, всю дорогу успешно боровшиеся со слезами, подвели. Мгновенно наполнились чем-то горячим, затем переполнились…

Затмившая свет влага безудержно побежала по щекам.

– Поздоровайся с господами, – подсказал сзади бородатый человек, но девочка ничего не могла с собой поделать. Слезы катились тяжелыми горячими горошинами, прокладывая чистые полоски среди серого налета дорожной пыли на щеках.

Девочка на крыльце, та, что постарше, скривилась, поджала губы. Проговорила негромко, но так, что гостья расслышала:

– Плакса!

Положение поправил хозяин дома.

Крупный высокий мужчина с красным от загара лицом и большими пушистыми усами, в синем мундире с золотыми пуговицами, появившись на крыльце, немедленно разрушил неловкую статичность, возникшую минуту назад. Он остановился, повел плечами. Лицо его расплылось в довольной улыбке.

В его движениях присутствовала важность, диктуемая чином. В то же время чувствовалась в нем некоторая простота, располагающая к нему людей, расположения коих он мог искать.

– Тихон Макарыч! – пророкотал хозяин, широко шагая навстречу гостям. – Давно ждем! А я уж было решил, что ты, каналья, передумал!

– Как можно, ваше благородие… Обещал ведь!

– А то не бывает? Хорошего повара ведь и сманить могут. Ну, рад. Рад. Где твоя поклажа? А это что? Дочка твоя?

Не замечая слез перепуганной крохи, важный мужчина поднял ее высоко над головой и опустил уже на добела выскобленные доски крыльца.

– Подружкой будешь воображалкам моим. Знакомьтесь.

Все пришло в движение, с телеги сняли незатейливую поклажу; монахиню и бородача повели в дом, а к заплаканной девочке повернулись обе хозяйкины старшие дочки.

– На вот, утрись. – Та, что поменьше, протянула девочке белый кружевной платок. – Тебя как зовут?

– Августина, – проговорила девочка, растерянно разглядывая нарядный кружевной платочек и явно не решаясь приложить его к перепачканному лицу.

– Августина… как длинно! – снова скривилась старшая. Выдернув из рук гостьи платок, сама вытерла ей лицо и вернула грязный сестре.

– Можно – Ася, – понемногу успокаиваясь, добавила девочка.

– Меня – Анна. Можно Анхен. А ее – Эмили. У нас мама немка, а папа русский. А у тебя?

– Что… у меня? – заморгала Ася.

– Ну, у тебя мама русская?

– Мама? Не знаю…

– У тебя вообще хоть мама-то есть?

Ася молча пожала плечами.

– Не знаешь? – в унисон спросили белесые девочки, одинаково расширив глаза. – С кем же ты жила?

– С сестрами, – улыбнулась девочка. Улыбка неожиданно преобразила ее смуглое личико, обозначив на щеках привлекательные ямки.

– У тебя есть сестры? А где они?

– В монастыре.

– Ты… жила в монастыре?

Глаза девочек совершенно распахнулись, и обе шляпки, склонившись над гостьей, образовали соломенный навес.

– Да. Я жила с сестрой Степанидой в келье, но иной раз меня забирали к себе сестры Аксинья и Феоктиста. Они добрые.

– Вот это да! – выдохнули девочки, разглядывая новую знакомую с неподдельным интересом. – И что ты делала там… в монастыре?

– Гусей пасла с сестрой Агафьей, курочек кормила. А то вышивать училась. У нас сестра Аксинья лики вышивает.

– Что?

– Лики святые. И лен хаживала молотить. Коробочку разотрешь, в ней семечки. Вкусные…

– Лен молотить! – передразнила Анна, впрочем, не так уверенно, как прежде. – Ты же маленькая!

– А сестры меня всюду с собой брали. И по грибы, и по ягоды.