Пятясь, они выбрались в общий туннель, ни на миг не выпуская коридор из луча света. Их никто не преследовал.

– Нет такой чистой и светлой мысли, Димка, чтобы русский человек не смог ее выразить в грязной матерной форме, – прокомментировал Федор увиденное, и по севшему голосу напарника было ясно, что и он напуган до чертиков.

– Как ты там говорил, Федь? Пешеходы бывают двух видов – быстрые или мертвые? – Димка нервно закинул ремень автомата на плечо.

– Тьфу на тебя, пацан, нашел, что напомнить! Топаем отсюда от греха подальше. Надо срочно сообщить об этой гадости.

Выбравшись обратно на рельсовый путь, они, не сговариваясь, скорым шагом двинулись прочь, поминутно оглядываясь. Но что-либо разглядеть в мгновенно сгустившейся за спинами темноте уже было невозможно. И лишь мерзко шевелящаяся паутина стояла перед глазами обоих.

Только завидев впереди блокпост, Димка облегченно вздохнул. Федор, молча шагавший рядом, тоже заметно оживился, повеселел. Даже фонарь выключил – незачем дефицитные батарейки разряжать. Тем более, что свет на уже недалеком пятачке был ярче, чем от фонарика в его руке, маня и обещая защиту от любых неведомых опасностей, притаившихся в темноте тюбингов. Люди… Вид обустроенного человеческого общежития всегда успокаивает, особенно после путешествия по перегонам между станциями, где привычная паранойя, преследующая всех без исключения путников, – ощущение враждебного взгляда в спину. Димка слышал о множестве случаев, когда от такого ощущеньица запросто съезжали с катушек. Он и сам постоянно чувствовал давящий страх в туннелях, но все же привык как-то с ним справляться. А были и те, кто совсем не мог ходить между станциями, навсегда смирившись с оседлым образом жизни. Просто не могли войти в туннель, справиться с приступами дикой паники, охватывающей тем сильнее, чем дальше приходилось уходить от станции. Димка даже знал мудреное словечко, описывающее такое состояние, – никтофобия, боязнь темноты. Слышал его от своего бывшего наставника в Полисе…

По обе стороны от путей стояли бетонные блоки высотой по пояс, за которыми находились посты для охранников. Дежурили здесь всегда по двое – минимально допустимое число людей для любого поста в метро. Путь между блоками перекрывала металлическая штанга шлагбаума. Шагов за тридцать вспыхнул прожектор, установленный на блоках, и тут же раздался окрик:

– Руки вверх! Голову вниз!

– Гуляев, опять придуриваешься? – Федор, щурясь от ослепительного света, бьющего в лицо, прикрыл глаза козырьком ладони. Димка просто повернулся боком, это у старшего обязанность подставлять лицо «для досмотра», а ему можно и так постоять.

– А, ё-мое, это ты, Кротов, – с насмешливым облегчением протянул охранник. – С тебя беру пример, между прочим. Не все ж тебе первым остряком на станции быть.

– Совсем ты народное достояние не бережешь, Гуляев.

– Чего?

– Прожектор выруби, чудила!

Свет погас, и после ослепительного зарева темнота мгновенно обволокла Димку со всех сторон душным одеялом, еще плотнее, чем раньше. Словно вместе с прожектором погасло и все остальное освещение. Но нет, вот тусклый свет лампочки над блокпостом проступил снова, очерчивая силуэты охранников.

Федор двинулся вперед, увлекая спутника за собой.

– А в следующий раз что придумаешь? – Димка, придержав ремень автомата, чтобы тот не сорвался с плеча, поднырнул под шлагбаум. Выпрямился, окидывая хмурым взглядом охранника – рослого, но худого, как столб, парня в потрепанной камуфляжной форме. – Вверх ногами заставишь стоять?

Между Вовкой Гуляевым и Димкой с детства установилась скрытая вражда по многим причинам, они терпеть друг друга не могли. В таких случаях еще принято говорить – не сошлись характерами.

– Чего сказал, пацан? – Гуляев неприятно усмехнулся ему в лицо.

– Не обращай внимания, Димон, – Федор, тоже перебравшись за шлагбаум, который охранники и не думали поднимать – невелики птицы, нагнутся, – хлопнул по Димкиному плечу ладонью. – Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. Гуляев, нам к начальству, срочно. Дело есть. Лосев на месте?

– Не надо никакого начальства, ё-мое. – Гуляев мотнул головой в сторону мотовоза, стоявшего на путях в двадцати шагах от блокпоста. – Нас предупредили. Давно уже ждем вас, олухов. Забирайте и валите к своим ганзейцам.

– Уши прочисти, Гуляев. Я тебе что сказал?

– Что я олух, да? – с дурашливым недоумением переспросил охранник.

– Это само собой. Ведь главный недостаток ума заключается в его отсутствии, с этим не поспоришь. Кроме того, лучше молчать и слыть идиотом, чем заговорить и развеять все сомнения, Вовчик.

Даже в тусклом постовом освещении было видно, как охранник покраснел от злости. Но состязаться с Федором в остроумии у него желание определенно пропало, хотя согнать с лица дурашливую кривую усмешку Гуляев так и не смог.

– Все остришь, Федя, все остришь, ё-мое…

– Ты вопрос слышал вообще-то?

– Щас подумаю… Лосев у нас на месте, Петрович?

Второй охранник, пожилой пузатый дядька, все это время молча сидел на табурете с автоматом на пухлых коленях, прислонившись спиной к бетонному блоку. И наблюдал за гостями с такой маниакальной подозрительностью, словно эти двое были не своими, а пришлыми, явившимися неизвестно откуда. На оклик Гуляева Петрович встрепенулся, словно в нем повернулся некий выключатель, и, расслабившись и сразу подобрев лицом, охотно откликнулся:

– Куда ж ему деваться… В кабинете. Только вроде гость у него, беседуют о чем-то.

– Что за гость? Ладно, неважно, разберемся. Димка, за мной.

– А мотовоз когда заберете, ё-мое?! Мне смену сдавать, и мотовоз на мне висит!

– Да отвяжись ты со своим мотовозом, не до него сейчас!

Оставив за спиной блокпост, они обогнули сбоку ганзейский мотовоз и вошли на станцию.

Освещение здесь было приглушено – ночь все-таки, лишь по краям платформы горели редкие тусклые лампы, не столько рассеивая мрак, сколько служа ориентирами для припозднившихся путников. Проемы между пилонами из светлого мрамора, так же как и на Бауманской, были забраны перегородками из красного кирпича, отчего глухая стена казалась куском шахматной доски, а все три выхода на платформу с путей в ночное время запирались на замки и засовы, выставлялись посты, и станция превращалась в неприступную крепость. Здесь было что охранять, ведь желающих позариться на чужое добро всегда хватало в избытке.

Челноки направились к ближнему выходу. Остальные два, что скрывались сейчас в сумраке станции, их сейчас не интересовали. Но Димка и так прекрасно знал, что с другого конца платформы вход на охраняемую территорию перекрывала такая же стальная дверь, как и та, к которой они направились. А примерно посредине станции в стену были вмонтированы широкие металлические ворота. Здесь в свое время для удобства и расширения оперативного пространства пришлось даже разобрать пилон. Напротив ворот над путями нависала самодельная рама портального подъемника, с помощью которого технику для ремонта перетаскивали на платформу. Привычная картина на Электрозаводской днем, в разгар рабочей смены, – деловитая суета десятков людей в рабочих комбинезонах. Постоянно вспыхивающее зарево сварки, шум станков по металлообработке, визг сверел и удары прессовочных молотов, химическая вонь из лабораторий, устроенных в подсобных помещениях с другой стороны станции, натужное гудение вытяжных вентиляторов. Какофония, слышная издалека. Особый жизненный ритм этого осколка человеческой цивилизации. Здесь выполняли любые необходимые работы по металлу, чинили электрооборудование и технику – мотовозы, дрезины. Соответственно, здесь же находились склады с массой редких и ценных материалов, необходимых в повседневной работе. А благодаря уникальным технологиям, разработанным специалистами не только для ремонта, но и производства множества полезных и необходимых для жизни под землей вещей, люди из Бауманского Альянса могли позволить себе жить на широкую ногу.