Надо набраться терпения, убеждал он себя. Она представлялась ему запертой в мрачном испанском пансионе: он видел фотографии Эскориала42 — это нечто среднее между монастырем и дворцом близ Мадрида, — и такой образ возникал у него в голове, когда он раздумывал, где же она может быть, если оттуда невозможно выбраться на почту. Он терялся в догадках: вдруг его письма изымают, вдруг там суровая директриса, которая просматривает почту, чтобы оградить воспитанниц от страстных и фривольных посланий.
Он написал тете Лорен, чтобы узнать, пересылает ли она его письма. Ответ был утвердительным. В своем следующем письме к Софи он попросил ее писать по адресу Джеми Бонда, с которым сдружился в течение последнего семестра. Джеми заслуживал доверия — он бы передал письмо, не вскрывая. Но ничего не пришло и через Джеми.
Начались пасхальные каникулы. Он надеялся хотя бы сейчас получить весточку — не иначе как Софи вернулась домой и теперь сможет хотя бы написать или позвонить. Опять ничего. Возможно, она еще в Испании, осталась у своей родной матери, решил он. Надо потерпеть, подождать до летних каникул. Тогда уж она точно вернется в Британию. Приедет в Лидкомб, а оттуда напишет или позвонит.
Опять сплошные уроки, экзамены, домашние задания; чтобы заработать на карманные расходы, он мыл машину и выполнял хозяйственные поручения. На вечеринках обжимал девчонок и целовался с ними.
За неделю до начала летних каникул на одной из таких вечеринок, дома у Плинка, он стащил с девчонки трусики и, лаская пальцами, довел ее до оргазма, а потом долго прижимал к себе.
На пальцах остался тот же запах, что и после Софи; он вызывал мучительно-сладкие, но при этом печальные воспоминания. Девушку звали Джули. На другой день он нарочно спровоцировал ссору, заявив, что не имеет ни малейшего желания с ней встречаться.
Первые две недели летних каникул Энди, Лия, он и Кори провели на Антигуа. Он подозревал, что его буквально свели с шестнадцатилетней дочерью супружеской пары из Манчестера, снимавшей соседнее бунгало; взрослые неожиданно быстро нашли общий язык и всячески намекали, что молодежь должна последовать их примеру. Эмма, длинноногая блондинка, отличалась холодной красотой Снегурочки и лишь в одном походила на Софи — носила брекеты. На танцах в огромном отеле они впервые поцеловались На другой день, когда они отправились кататься на тандеме с тентом, он рассказал ей о своих чувствах к Софи. Девушка все поняла и, как ему показалось, вздохнула с облегчением. Они подолгу играли в теннис, а потом не один год переписывались, пока жизнь не занесла ее в Южную Африку.
Летом он проходил практику в Кью-Гарденз — всего лишь орудовал лопатой, возил тачку и был на подхвате, но это как-никак был Королевский ботанический сад, что дорогого стоит; к тому же ему там нравилось. Он начал гулять с одной из практиканток, Клэр, маленькой, пухленькой и довольно фигуристой брюнеткой. Несколько раз они целовались, но больше, чем запустить руку между кофточкой и бюстгальтером, она ему не позволяла. Они ходили друг к другу в гости; родители ее жили в Хоунслоу, в доме на две семьи, над которым пролетали самолеты по пути в аэропорт Хитроу. Чтобы убить время, они слушали музыку, играли в разные игры и целовались. Он все еще считал, что верен Софи. А это все так, ерунда, ничего серьезного. Лето подходило к концу.
От Софи по-прежнему ничего. Бабушка Уин давно приглашала его в Гарбадейл на две последние недели каникул: заняться огородом, если есть такое желание, — видит Бог, грядки запущены донельзя, — или же просто отдохнуть и погулять на свежем воздухе. Он пока не ответил ни да ни нет, но уже надо было что-то решать.
В Ричмонде — небольшой родственный прием: Кеннард и Ренэ привезли в гости сыновей, Гайдна и Филдинга, и пока Олбан с Гайдном играют на приставке «нинтендо» — он раздобыл американскую версию новой игры под названием «Супербратья Марио» через своего приятеля, чей отец был издателем компьютерного журнала, — Гайдн как бы между прочим говорит, что пару недель назад ездил в Лидкомб и видел там кузину Софи. Пульт игровой приставки выпадает у Олбана из рук.
Что?!
Софи пробыла там уже с месяц. Собирается в Штаты к какой-то тетке, ну… к тете и дяде… как там их… Гайдн смотрит на свои новенькие часы «Касио» с миниатюрной встроенной клавиатурой — он ужасно ими гордится, хотя его короткие толстые пальцы едва ли способны управляться с кнопками… Как раз сегодня и отбывает. Во второй половине дня. О! Кстати, вот этот отдаленный гул — может, это взлетает самолет Софи? Прикольно, да?
На мгновение Олбан прислоняется к бортику кровати — на которой по-турецки сидит Филдинг, листая привезенную с собой книжку комиксов, — и на секунду задумывается о том, чтобы рвануть на метро в аэропорт Хитроу, найти ее, может, даже перехватить прямо у выхода на посадку, как показывают в кино, уговорить остаться еще, ну, или хотя бы взять с нее обещание писать.
Теперь гул раздается у него в голове, а перед глазами возникает тоннель. В прошлый раз это случилось с ним на стадионе, когда ему со всей дури залепили в лицо футбольным мячом. Он слышит, как Гайдн бормочет что-то про Лидкомб и про Софи. Мол, видел каких-то ее друзей. Гонял с ними на скоростном катере. Она пыталась посадить его на лошадь, но ему было высоковато. А ее парень обхамил их с Филдингом. Она сказала, что он просто нервничает из-за ее отъезда в Штаты, потому что опасается потерять ее навсегда. Если она когда и вернется, он — ее приятель, — скорее всего, уже будет женат на какой-нибудь фермерше и заделает пару сорванцов, а за ней — за Софи — будет волочиться крутой калифорнийский мачо. Ну что поделаешь, это жизнь.
Олбан извинился и, шатаясь, побрел в туалет, оставив Гайдна удивленно хлопать глазами и спрашивать: «Ты что, объелся?»
Он долго сидел на унитазе, обхватив голову руками.
Ему необходимо было уйти куда-нибудь из дому. Спустившись вниз, пока взрослые еще не отобедали, он сказал, что хочет немного проветриться (это вызвало несколько любопытных взглядов, но не более того), вышел в сад, перемахнул через ограду, потом двинулся по переулку и через два перекрестка очутился в непроглядной темноте Ричмонд-парка. Он лежал на траве и разглядывал небесный пейзаж из грязно-рыжих закатных облаков. В той стороне, где был просвет, замелькали навигационные огни самолета. Прибывающего, конечно. Регулярное воздушное сообщение, так что братец Гайдн не угадал: ее самолет, направляющийся в Штаты, летел бы на запад, как идет трасса М4, в направлении Уэльса и Ирландии…
Хотя нет, — сейчас он уже рассуждал хладнокровно, — трансатлантические рейсы направляются на северо-запад, в сторону Шотландии. Два-три года назад, когда они летели в Нью-Йорк, он с боем отвоевал для себя место у иллюминатора, хотя Кори закатила дикую истерику, но самым веским его аргументом стало то, что она ведь все равно будет дрыхнуть большую часть пути, а он хотел расспросить обо всем, что проплывало внизу. Шотландия, пару раз ответил отец. Может, даже непосредственно Гарбадейл…
В любом случае Гайдн облажался. Они бы не услышали, как взлетает самолет Софи. Тот отдаленный гул, который проникал сквозь стены дома, самолеты производили при посадке.
Он закрыл глаза и повернул голову набок, дав волю слезам.
Чуть позже он с неохотой встал, чувствуя себя старым, измученным и разбитым, будто жизнь уже подошла к концу. У него не было никакого желания двигаться — так бы и лежал в теплой, душистой траве, слушал бы шум моторов, доносящийся с дороги и с неба, вдыхал ночную прохладу и оплакивал потерянную любовь, но всему есть предел. Его, наверно, уже хватились, зовут, ищут в саду.
Вернувшись в дом, он с облегчением заметил, что по саду не рыщет спасательная команда с фонарями. И никто не кричит его с заднего крыльца. Просунул голову в дверь столовой: сидят себе, смеются, курят. Да, все хорошо, никаких проблем. Как себя чувствую? Нормально. Они даже не поняли, как долго он отсутствовал.
