В этот же вечер рота вернулась в полк. В госпиталь Димка не пошел. В лазарете ему промыли сквозную рану, сделали уколы. Димка отлеживался в палатке между перевязками утром и вечером. К нему каждый день заходил прапорщик Белов, приносил шоколад, виноград, дыни, угощал сигаретами. Сегодня, перед уходом в очередной рейд, Белов сказал, что на Димку отправили наградной лист за спасение жизни командира.
Рота ушла. Димка и еще несколько легко раненных солдат слонялись по плавящемуся от жары городку, не зная, чем себя занять. До одури играли в нарды, спали в липком поту, писали письма. Несколько раз в палатку заходил Мамлеев, но с ним никто не разговаривал, и он, ничуть не обижаясь, уходил к офицерскому модулю, где охранял вещи офицеров, за что те щедро делились с ним своим пайком.
После обеда Димка бродил между палаток, сочинял ответ на последнее Лидкино письмо. Рука чуть ныла, заживляюще подергивало рану. Мимо Димки проскочил Мамлеев с цинком автоматных патронов. Димка пошел за ним и увидел, как татарчонок шмыгнул в каптерку Боба и так же быстро выскочил оттуда. Димка заинтересованно подошел поближе. Около домика стоял привязанный уздечкой к распахнутой двери ослик местного дуканщика, а из домика слышался голос Боба:
– Старик, сто тысяч афошек и до свидания.
– Бали, бали, да-да, шурави, семисят тыщач, бали, бали, – отвечал голос торговца.
– Бача, имей совесть. Смотри, совсем новый. Еще семьсот патронов дам.
– Бали, бали, шурави, семисят...
– Вот, мать твою, давай сто, еще ящик тушенки даю.
– Восимисят, шурави, восимисят, – гнул свое голос дуканщика.
Димка не мог понять и поверить догадке, чем торгует Боб. Но щелканье автоматного затвора развеяло сомнения.
– Ладно, дед, бери за восемьдесят.
Димку обдало холодом. Ведь этот ствол завтра, если уже не сегодня вечером, будет стрелять в наших ребят!
Димка шагнул ко входу. Дуканщик отсчитывал деньги из большой пачки, обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в кучку на кровати Боба, бормоча вполголоса:
– Як сад пенджо, ду сат пенджо...
Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в денежную горку совсем уж засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял сорокабаночный ящик тушенки, а на нем лежал новенький АК. Димка рассвирепел:
– Ах вы, суки! – и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, – Чучело, педик вонючий, крыса складская!
Боб от испуга обмяк. Старик исчез, словно растаял. Лишь дальнее постукивание ослиных копыт свидетельствовало о том, что дуканщик здесь был. Димка замолчал, тяжело переводя дыхание. Боб сполз с койки на колени, лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из-под нее вещмешок, вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку:
– Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать-то все равно нечего. Если бы он согласился, я б его особистам сдал.
Губы Боба тряслись. Их сводила судорога страха. Ослабевшие руки подталкивали к Димке деньги:
– Ты возьми, Димок, возьми, купишь на дембель что-нибудь родителям в подарок или девушке своей. Ты уж прости, что так с фоткой получилось. Прости.
Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег:
– Бери, бери, я тебе через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга. Его трясло от отвращения. Он пошел к колодцу, вытянул ведро воды и, неловко действуя одной рукой, окатил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка вернулся в свою палатку и мгновенно уснул.
Снилось ему, что он в горах на точке. Зима. Страшный холод. Димка прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка проснулся. Его морозило: поднялась температура. Уже вечерело. Покрасневшее солнце заглядывало через полог палатки. Вставать было лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла, укутался в них и задремал. Разбудили его осторожно-настойчивые толчки в ногу. Димка открыл воспаленные глаза и разглядел стоящего перед ним Мамлеева.
– Димка, тебя дембеля зовут.
Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче:
– Ты не бойся, Димка, они мириться зовут.
Димка с трудом сел на постели. Лихорадило. В палатке все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел к Бобу.
В домике было застолье. На ящиках из-под гранат стояли бутылки с водкой, итальянские мясные консервы с острой томатной подливкой, жареный картофель в огромной сковороде, лук, помидоры, виноград, чеснок, сало. Вокруг ящиков сидели все полковые дембеля – жители складов. Боб, улыбаясь, пригласил Димку сесть, приложив при этом палец к губам. Киргиз Жалымов перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней и запел хриплым голосом:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать!
А вечером в землянке полкового штаба,
Бумагу молча взяв у старшины,
Писал комбат двум русским верным бабам,
Что смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читает людям
В глухой деревне плачущая мать.
За этих двух комбата кто осудит?
Никто его не вправе осуждать.
Димка сидел на ящике, с трудом воспринимая слова песни, температура поднималась все выше и выше. Кто-то протянул ему кружку с водкой, но Димка оттолкнул ее от себя. Боб заговорил:
– Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты – промолчишь. Ага?!
Боб совершенно изменился. От дневного испуганного Боба уже ничего не осталось. Теперь это был самоуверенный, наглый в своей безнаказанности хам. Боб был очень похож на надутого павиана, которого Димка видел в Сухумском заповеднике. Павиан сидел на камнях и онанировал, глядя на проходящих женщин. Вспомнив это, Димка расхохотался:
– Боб, обезьяна ты хренова. Ублюдок.
Все вскочили на ноги. Димка медленно поднялся и, повернувшись спиной к компании, пошел к дверному проему, в котором мелькнуло бледное раскосое лицо Мамлеева. Димка почувствовал, как кто-то схватил его сзади за больное плечо. Мгновенно сработала натренированная годами подпольных тренировок реакция. Удар ногой назад вызвал крик нападавшего. Димка уже стоял лицом к этим мерзким рожам, наступавшим на него, пытавшимся взять его в кольцо.
– Эх, если бы не рука, – горько подумал Димка и кинулся на врагов. Он сбил одного хлестким ударом тыльной стороны кулака, прямым ударом ноги в пах завалил другого. Оставались Журымов и Боб. Журымов держал в руке нож, а Боб сорвал с крючка автомат.
«Тот самый», – заметил Димка. Журымов приближался, выбросив вперед руку с ножом. Димка обманным движением пнул Журымова по ногам, а когда тот согнулся, пытаясь уберечься от удара, и тут-то Димка с подскоком нанес ему проникающий удар в нос, с удовольствием услышав хруст сломанного хряща. Только хотел Димка обернуться назад, как крепкий удар по затылку погрузил его в темноту.
Пришедшие в себя дембеля со стонами поднимались с пола. Боб уже стянул руки и ноги Димки брючными ремнями. Выпив еще водки, дембеля заметили, что Димка пытается приподнять голову. Они кинулись к нему. Били Димку ногами. Боб старался угодить ботинком в голову, пах, по раненому плечу. Били с остервенением, матерясь, когда задевали друг друга. Боб остановил всех жестом:
– Хорош. Теперь по программе.
Журымов привычно перекинул Димку поперек кровати, стянул с него до колен брюки и трусы. Насиловали Димку по очереди. Потом отволокли его в ротную палатку.