— Быстрее, Мехди, быстрее! Что ты там возишься?! — торопил от калитки бородач.
Воровато оглянувшись по сторонам, мальчишка нанес своей жертве несколько быстрых ударов, сухо треснула сломанная кость, и клинок, наконец, на всю свою длину погрузился в грудь, прекращая страдания женщины. Ее тело еще несколько раз конвульсивно дернулось и замерло неподвижно. Убийца вытянул нож из раны, привычным будничным жестом обтер его о подол белого платья графини и бегом бросился догонять уже распахнувших настежь ворота усадьбы товарищей. Еще несколько отмеряемых гулкими ударами сердца секунд, и мусульмане исчезли в лабиринте кривых деревенских улочек, будто их тут и не было. О случившемся напоминало лишь распростертое в неестественной неловкой позе на ступеньках крыльца тело старой графини, будто в чудовищный саван облаченное в испятнанное кровавыми пятнами белое платье.
Чутко прислушавшись к творящемуся за воротами и поняв по долетающим оттуда звукам, что основной вал мусульман миновал их дом и продвинулся далеко к противоположному концу деревни, Андрей рискнул отпустить Франю. Старушка тут же забилась в истерике, всхлипывая, заливаясь мелкими злыми слезами и отчаянно кусая губы. Он не обращал на это внимания, полностью выжатый и опустошенный происшедшим, пережитым страхом, чудесным спасением и увиденной запредельной жестокостью продемонстрированной еще совсем юным пареньком при полном одобрении старших. Он не помнил, сколько времени пробыл в тупой оцепенелой неподвижности, он мог бы так лежать еще много часов, радуясь, что наконец полностью отпала необходимость действовать, куда-то бежать, прятаться и спасаться. Он бы пролежал так целую вечность, укрытый от враждебных глаз густой тенью смородиновых кустов, если бы до него не долетел запах дыма. Сначала Андрей не обратил на него внимания, но по мере того, как дым густел, и в него вплетались неприятные химические нотки, он забеспокоился и, раздвинув колючие ветки, высунулся из зарослей, пытаясь разглядеть, что же горит. Дым мутно серыми клубами валил из окон первого этажа усадьбы, сочился через неплотно прикрытую грабителями дверь, кое-где в нем уже проблескивали искры и пока еще робкие язычки пламени.
"Да они же уходя, дом подожгли!" — сообразил, наконец, Андрей, мысли еле ворочались в тяжелой отупевшей от переживаний голове, терлись друг об друга, скрипя, будто огромные мельничные жернова. Эта мысль лишь отдалась где-то внутри смутным беспокойством, пониманием того, что теперь нельзя и дальше просто лежать в спасительных кустах, а надо как-то действовать, что-то предпринимать. Еще ничего толком не решив, он в каком-то полулунатическом трансе с четким ощущением нереальности всего происходящего в голове, выполз из смородиновых кустов и, пошатываясь на каждом шагу, будто пьяный двинулся к дому. На полпути Андрей все же остановился, с улицы во двор ворвалась новая волна стрельбы и криков, какое-то время он простоял, прислушиваясь к доносившемуся из-за забора шуму, потом безразлично махнул рукой и двинулся дальше. В истерзанный переживаниями мозг пришло, наконец, ясное понимание того, что он должен сейчас сделать. Нужно было спасти дом людей давших ему приют от начинающегося пожара. Мусульмане и сербы могли сколько душе угодно резать друг друга на сельских улицах, ему сейчас было абсолютно все равно. Нужно было потушить огонь и все. Простая и ясная задача. Больше ничего от него не требуется. "Просто пойти и потушить огонь, вот и все!" — сказал он сам себе, делая очередной шаг. "Просто потушить", — пояснил он мертвой графине осторожно, чтобы не задеть, ненароком обходя ее труп. "Потушить!" — упрямо повторил он самому себе, входя в наполненную едким дымом гостиную и чувствуя, как начинают отчаянно слезиться глаза, а горло перехватывает спазм. В гостиной полыхали тяжелые бархатные портьеры, огонь, весело потрескивая, пожирал запыленную, побитую молью ткань. Жарким костром, широко разбрасывая по сторонам языки яркого оранжевого пламени, горели беспорядочно вываленные из высоких шкафов книги. Быстрые синеватые язычки лизали половицы, пробегая по жирному ручью, вылившемуся из опрокинутой керосиновой лампы. С началом войны часто случались перебои с электричеством, и запасливая Франя где-то откопала видавшую виды древнюю керосинку и всегда держала ее в гостиной просто на всякий случай. Вот и пригодилась, правда не ей. Сделав несколько механических шагов вперед, Андрей голой рукой схватился за тлеющую портьеру и одним сильным рывком обрушил ее на пол вместе с ажурной гардиной. Ладонь обожгло немыслимо-острой болью, от которой он взвыл, как оглашенный и мгновенно пришел в себя, оглядев окружающую картину совсем другими глазами. Никакого опыта тушения пожаров до этого момента аспирант не имел, поэтому действовать пришлось по наитию. Первым делом он бросился в кухню и до отказа отвернул водопроводный кран, вспененная напором струя звонко ударила в эмалированную раковину. Он вздохнул с облегчением, если водопровод исправно функционирует, борьба с огнем должна пойти проще. Намочив водой кухонное полотенце, он обернул его вокруг лица, дышать стало действительно заметно легче, дым уже не так нещадно драл горло. Правда, глаза продолжали слезиться немилосердно, но что можно с этим поделать аспирант не знал. Поискав глазами вокруг подходящую емкость, он остановил свой выбор на двух огромных алюминиевых кастрюлях и тут же подставил одну под хлещущую из крана водяную струю. С нетерпением пританцовывая на месте, он ждал, когда же кастрюля наполнится, но жажда немедленного действия все-таки победила и едва вода дошла примерно до половины, Андрей выдернул кастрюлю из раковины, водрузив на освободившееся место ее пустую товарку. Ухватил за ручки ту, в которой плескалась вода, и бегом ринулся обратно в гостиную. За время его отсутствия пламя набрало силу и встретило его яростным басовитым гудением, пыхнув в лицо нестерпимым жаром. Вода пропитавшая обмотанное вокруг головы полотенце, казалось вскипела, обжигая кожу нестерпимой болью. Он вскрикнул и практически не целясь, выплеснул принесенную кастрюлю куда-то в центр вздымающейся к потолку огненной стены. Пламя обиженно зашипело, но даже не подумало опадать или тухнуть. Андрей бегом вернулся на кухню, ухватил с разгону за ручки уже плеснувшую через край вторую кастрюлю, водрузил на его место только что опустошенную и стремглав метнулся назад.
Затем время вновь пошло как-то странно не то чтобы быстро или медленно, а будто по кругу, он отупевший от жара огня, наглотавшийся ядовитого дыма, перхающий и кашляющий, с воспаленными глазами и пошедшей волдырями мелких ожогов кожей на лице, бежал по длинному узкому коридору, соединяющему кухню с гостиной, то в одну, то в другую сторону. Механически выплескивал воду и снова несся за новой порцией, абсолютно бездумно, потеряв счет своим ходкам, не видя ни результатов своей работы, ни реального положения дел. Смысл жизни свелся к тому, чтобы как можно быстрее принести в гостиную очередную порцию воды.
В какой-то момент он столкнулся на пороге гостиной с высоким заросшим до самых глаз бородой мужиком в камуфляжной форме, над плечом торчал ствол закинутого за спину автомата. В мозгу что-то щелкнуло, возвращая его в реальный мир, и аспирант замер, как был с полной кастрюлей в руках. А мужик, яростно размахивающий куском брезента пытаясь прибить очередной язык пламени, лишь коротко гавкнул ему через плечо:
— Хули застыл, дятел?! Лей давай!
Механически повинуясь приказу, Андрей выплеснул воду туда, куда показывал странный мужик и деревянной походкой ожившей мумии двинулся обратно на кухню. Лишь там до него дошло, что же его так поразило. Вовсе не внезапное явление нежданного помощника, не его непререкаемый командный тон, а вот это короткое и такое теплое и родное словечко «хули», почти испанское, и все же такое русское, звучащее за границей самым надежным паролем. Точно, бородатый мужик русский, а значит, его можно не опасаться. Откуда он тут взялся, почему помогает ему, вопрос десятый. Главное он свой, русский. Обратно в гостиную Андрей летел уже вприпрыжку. За время его отсутствия там произошли разительные перемены: к бородатому прибавились еще несколько таких же камуфлированных крепышей с деловым видом растаскивающих невесть где найденными граблями горящую мебель, ударами крепких каблуков десантных ботинок разбивающих подгоревшие доски, хлопающих по огню брезентовыми полотнищами. И само пламя больше не решалось издавать то, торжествующее гудение, которым оно еще недавно встречало одинокого огнеборца. Будто живое существо, почувствовавшее численный перевес врага и свою неминуемую гибель, оно теперь лишь жалко поскуливало, послушно распадаясь на отдельные очаги, опадая и забиваясь под обугленные половицы.
