Майор больше ничего не хотел слышать. О чем пойдет речь сейчас, он уже знал. Бессмысленность этого поста. Узкая дорога по нейтральной полосе. Тонкие бревнышки, положенные одно с другим. Никакого прямого сообщения с остальной ротой. Между бревнами булькает трясина. Русский пулемет держит тропу под обстрелом. От взгляда противника ее не укрывают ни искусственные заграждения из листвы, ни какие-либо препятствия, которые бы ограничивали его сектор обстрела. Снаряды свободно падают на этот единственный путь сообщения. Затем — позиция: нагромождение вырванных из земли деревьев, бревен и кустарника. Никаких воронок — болотистая почва заплывает после каждого взрыва. Это чудо, что отделение там продержалось так долго.

— При этом рота очень ослаблена. Каждый человек на счету. Вы можете нести ответственность за контратаку? — заключил адъютант и убрал руку с карты.

Он ждал ответа. Теперь и посыльный понимал, о чем шла речь.

Майору было нелегко ничего не замечать. Он снова и снова пытался найти помощь своему ребенку. Его ребенок был убит. Этого он не может забыть. Это он сказал бы адъютанту в лицо: «Почему я? Чем я это заслужил? Я не приказал себе построить дом во французском стиле, как полковник артиллерии. Вы можете на него посмотреть в окно, вон там, позади, он стоит. Артиллеристы живут в грязных норах. Я не устраиваю ежедневно офицерских столов со свечами и белым фарфором. Не содержу любовницу. Не езжу регулярно в тыловой город. Ничего, кроме проклятых забот о батальоне. Я не хотел этой кампании. Я — частный человек. Моего ребенка убили. Моя роль ангела-хранителя сыграна…»

— Вы можете за это нести ответственность? — повторил адъютант свой вопрос.

— У нас есть пополнение.

Вдруг майор закричал:

— Достаточно солдат, чтобы пополнить роту!

— Так точно, господин майор.

Посыльный вздрогнул и побледнел. Он вспомнил о надежде, что они перемрут сами собой. Отвалятся. Один за другим. Один за другим, ранеными или убитыми отправятся в тыл. Пока остальных не сменят.

— Пополнение в размере взвода, — сказал майор нормальным голосом.

Адъютант сочувственно улыбнулся:

— Пополнение. — Он пренебрежительно махнул рукой. — У людей нет никакого опыта. Вы же хотели их придержать здесь, чтобы они постепенно привыкали.

«Он будет меня накручивать до тех пор, — подумал майор, — пока я снова один не сяду за стол, не увижу часы с гирями и не услышу их тиканье. Меня успокоит только то, что и другие принесли жертвы. Я должен это услышать, иначе я потеряю рассудок». Он ухватился за свое намерение:

— Делайте, что я приказываю.

— Значит, контратака через гать?

За окном тягач отправился в обратный путь. Он проезжал мимо. Стены задрожали. Потом наступила тишина.

— Я хотел бы… — Майор здоровым глазом посмотрел на свои сапоги.

— Да? — Голос адъютанта спрашивал: «Чего бы вы хотели?»

— Ничего! — Чтобы выиграть время, майор обратился к посыльному: — Насколько силен противник?

Смешной вопрос. Адъютант молчал. Посыльный смог только выдавить:

— Никто не знает.

— Н-да… — Майор удивился, что он ушел от ответственности.

До сих пор он всегда тщательно оценивал факты. Боль стерла все: сочувствие, заботу, стол с консервными банками, в которых плавали дохлые клопы, печь, оштукатуренную глиной, на которой колхозник забыл кучу тряпья, дверь с петлями из кожи, в которую вошел адъютант с телеграммой; несчастье и уничтожение. Он думал: «Почему я не могу ее вспомнить? Здесь что-то не так. Человека, с которым вместе прожил двадцать лет, забыть нельзя. Телеграмма, удар. Или упасть на колени и молиться — стать кающимся дураком. Или нанести ответный удар. Я нанесу ответный удар. Каждый должен поплатиться за ребенка: посыльный, рота на передовой, весь мир». И все же его что-то сдерживало. Как будто он хотел оставить за собой открытую дверь. Чтобы все еще оставалось немного свободы.

— Пишите проект приказа командира дивизии, — приказал он.

Теперь он знал, как это сделает. Это было просто. Адъютант делал, что ему приказано, и, кажется, тоже все понял. Крупными буквами он выводил слово за словом на бумаге. Посыльный наблюдал за ним.

Адъютант протянул майору записку:

— Вклинения противника ликвидировать контратаками.

— Хорошо, — сказал майор.

Он передал записку посыльному:

— Возьмете тридцать человек пополнения на передовую и эту записку.

— Есть!

Вдруг посыльный спросил:

— Это сообщение или приказ? — Он повернул бумагу к свету.

Майор резко повернулся к нему спиной и глянул на адъютанта:

— Вызывайте людей!

Дверь заскрипела. По доскам скрипнули шаги адъютанта.

— Мне подождать на улице? — спросил посыльный.

Майор не ответил. Он подошел к окну и рассматривал заклеенные бумагой трещины на стекле. Трещины, расходившиеся прямо и вдруг, как по причуде, уходившие в сторону. Рассчитать, что произошло в действительности, было нельзя. Случай изменил направление.

Майор осмотрел деревню. Колодезный журавль стоял как гильотина на фоне неба. Солнце садилось между деревьями леса. Наступал вечер. Он был доволен, что одним махом расплатился с жизнью. Теперь все будет легче. Он будет сам выбирать между жизнью и смертью.

— Разрешите задать личный вопрос? — прозвучал голос.

Майор забыл, что посыльный все еще стоял здесь.

— Говорите, — сказал майор.

Он продолжал стоять спиной к посыльному и смотрел сквозь разбитое стекло.

— Я хотел бы… — посыльный запнулся и начал снова: — Я хотел бы… Это вопрос чисто… — повторил он. И потом выпалил: — Вы можете приказать, чтобы меня заменили?

Майор не пошевелился. Такого ему еще никто не говорил.

— С тех пор как мы на этих позициях, — настойчиво продолжал посыльный, — я уже не знаю, сколько дней, я уже, по крайней мере, раз сто прошел туда и обратно. Я, конечно, не трус. Но я больше уже не выдерживаю. Я больше не могу. — Он говорил очень быстро. В его голосе звучала мелодия дороги. — Я не знаю, когда это началось. Высота — там как на стрельбище. Цель — это я. Все стреляет в меня. И лес, и раненые, и убитые. Я устал. Иногда мне кажется, что у меня разорвутся легкие.

Майор побарабанил пальцами по оконному стеклу.

— Вы думаете, в роте, в окопах лучше?

— Да, да! — громко ответил посыльный, будто опасаясь, что майор его не расслышит. — Там я могу окопаться. Мне не надо будет бежать сквозь минометный огонь. Отсюда — прямо в окопы. Посыльным быть хуже. Пожалуйста, прикажите меня сменить.

Майор подумал: «Это мне известно. К такому не привыкают. Это как прыжок с большой высоты в мелкую воду. Плаванье — это привычка, но прыжок?»

— Ничего нового вы мне не рассказали, — ответил он.

Это звучало равнодушно. Он не хотел, чтобы его застали врасплох: ни он сам, ни человек, стоявший по ту сторону стола.

Посыльный показал, что недоволен:

— Это несправедливо!

Майор увидел, как из деревенских изб выходили солдаты пополнения. Один из них стоял уже у колодезного журавля. Красное, жирное лицо с торчащими вперед зубами. Никакой осторожности в движениях. Только дурацкие дерзкие манеры. И его посыльный тоже отведет на бойню.

Голос позади майора пробормотал:

— Было бы справедливо менять посыльных ежедневно.

Майор подумал: «Справедливо? Убить ребенка — тоже справедливо?»

— Или, по крайней мере, еженедельно, — продолжал посыльный.

Майор заметил, что все это его не интересует. Он отмахнулся:

— Я не могу заботиться обо всем.

— Капитан говорил, вы приказали, чтобы я оставался.

— Я приказал? Он может в любое время назначить другого.

— Так точно. Но он говорит: «Приказ есть приказ».

Посыльный стал назойливым. Он говорил, как будто никого, кроме него, не существует.

— Я поговорю с капитаном, — пообещал майор.

Он так и не сошел со своего места. У колодца строилась группа. Адъютант считал людей. Пополнение было занято своими вещами. Слишком много поклажи. Им понадобится лишь часть, да и то недолго. За его спиной пошевелился посыльный. Может быть, он подошел ближе к окну? Майора это не заботило. Его пальцы снова барабанили по оконному стеклу. Два раза сильно, два раза слабее. Постоянно в том же ритме.