— Какую заповедь ты нарушил? Восьмую?

— Оставьте свои вопросы при себе, — ответил фельдфебель.

Теперь он увидел, что у стены сидел еще один арестованный.

— Не будет ли господин фельдфебель столь любезен сообщить нам, когда русские, наконец, придут в Эмгу? — ерничал разжалованный. — Это чертовски важно для нас.

— Для него, наверное, тоже, — сказал другой.

В деревне разорвался снаряд. Фельдфебель попытался определить, в какой стороне находился фронт. Солдаты продолжали подкалывать его:

— Наше общество ему недостаточно приятно. Но все же какой-то там фельдфебель не должен так задаваться.

Фельдфебель хотел сделать вид, что не слышит. Стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, он рассматривал сидящего у стены человека. Однако внутри него все кипело. Все из-за недоразумения. В конце концов, он отправился в тыл с разрешения капитана. Доложил майору. А потом хотел отправиться в Эмгу. Ведь все совершенно ясно. Просто сплошное недоразумение. На улице опять послышался взрыв. Камешки и осколки ударили по крыше. Посыпалась известка. «Проклятье, — думал он, — в любой момент могут попасть сюда. А мы сидим здесь. И все из-за недоразумения». Он хотел немедленно поговорить с офицером. Только теперь заранее надо было обдумать, что надо ему сказать. Но при этой болтовне ни одна разумная мысль не шла ему в голову.

— Господин Незнающий. Наверняка попал сюда из тылового гарнизончика. Иначе бы с удовольствием открыл рот.

— Заткнись! — вдруг закричал фельдфебель.

Они подавленно замолчали. Но только на пару секунд. А потом вдруг рассмеялись над ним. Ефрейтор согнулся, словно у него были колики. Но за смехом скрывалось нечто беспокойное, страх и ненависть. Внезапно наступила тишина. Перекошенная от злобы красная физиономия посмотрела на фельдфебеля:

— Вы, свиньи, драли с нас три шкуры, где только можно. А здесь — всё! Ты понял?

Вены на шее говорившего вздулись. Словно хищный зверь, он приближался к фельдфебелю.

— Я, правда, уже не выберусь из этой вшивой дыры. Да я и не хочу. Для меня уже все кончено. Но я не позволю больше обращаться со мной, как с собакой! — Его голос срывался.

Фельдфебель попятился. Ефрейтор загонял его в угол шаг за шагом. На его лбу вздулись вены. Фельдфебель ощупывал руками стены. А лоб со вздувшимися венами приближался все ближе и ближе.

— Помогите! Унтер-офицер! — закричал фельдфебель.

Кулак ефрейтора заехал ему в лицо. Фельдфебель пошатнулся. Из его глотки донеслось бульканье. Второй удар. Он даже не осмеливался поднять руки. Привалился к стене, закрыл глаза. Вдруг, как сквозь вату, донесся голос:

— Тебе все мало?

Послышался свистящий звук. Фельдфебель с трудом открыл глаза. В камере стоял полевой жандарм и лупил плеткой разжалованного. Удар следовал за ударом, куда попало, по плечам и по голове.

— Засранец!

Ефрейтор упал. Остальные арестанты прижались к стене. Фельдфебель испытал удовлетворение, быстро подошел и ударил ефрейтора ногой в живот. Жандарм обернулся и замахнулся на фельдфебеля.

Фельдфебель отскочил назад:

— Он меня ударил!

Он заметил, что пользуется незначительными преимуществами, когда понял, что унтер-офицер бить его не будет.

— Заткнись! Вы все здесь равны!

— Вы об этом еще пожалеете, — пискнул фельдфебель.

Он хотел укусить себя за язык. Но жандарм удивленно посмотрел на него. «Значит, я могу с ним поговорить», — подумал фельдфебель и приказал:

— Немедленно откройте дверь!

— Что?

— Открыть дверь, я сказал!

Снаружи рядом со складом раздался взрыв. Со стен посыпалась штукатурка. Казалось, от разряжения приподнялась крыша. На мгновение стало светло как днем. С крыши обвалилась черепица.

Когда снова стало тихо, полевой жандарм уже топал вниз по лестнице. Вернулось жуткое отрезвление. Пол, покрытый цементной пылью и кусками черепицы, осветили солнечные зайчики. Двое арестантов встали и оттащили ефрейтора в тень. Они были похожи на потрепанных коршунов, усевшихся после неудачного налета в нише руины. Они бросали на фельдфебеля ненавидящие взгляды.

Фельдфебель нервно осмотрелся. Его взгляд остановился на человеке, не участвовавшем в драке. Он сидел, прислонившись к стене, совсем молодой, почти ребенок. Мундир мешком висел на его тощих плечах. Две худые руки, голова, слишком тяжелая для тела. Под растрепанными волосами блестели два глубоко посаженных глаза. Фельдфебель аккуратно сел рядом с ним в тени стены. Теплый мягкий свет успокоил его.

— Вы больны? — спросил он едва слышно, чтобы только солдат мог его понять.

Мальчик едва заметно качнул головой. Его глаза смотрели в одну точку — на кусок белой штукатурки на противоположной стене.

— Давно вы здесь? — тихо спросил фельдфебель.

— Не знаю.

— Но вы же должны это знать!

Снова молчание. Потом он продолжил:

— Они повсюду возят меня с собой. Должно быть, давно.

Фельдфебель испугался. Таких глаз он еще никогда не видел. Зрачки были слепые. И, несмотря на это, они двигались, посмотрели на его погоны.

— Вы фельдфебель…

— Да. Вы осуждены? — Быть может, ему удастся услышать что-то полезное.

— Еще нет, — ответил молодой человек.

— Но вы ждете суда?

— Да.

Парень тупо уставился прямо перед собой. Трое других наблюдали за ними.

— А за что?

— Я спрятался!

— Спрятался? — прошептал фельдфебель.

— Мы должны были атаковать русские окопы. А я спрятался. Из-за моей мамы.

Фельдфебель был разочарован. Страх — это его удовлетворило.

— Мамы? — спросил он незаинтересованно.

— Она одна, и я у нее один. Вы это понимаете?

Фельдфебель посмотрел на слабое тело, сухие пальцы, желтые круги под глазами и вдруг сказал:

— Вы наверняка больше не вернетесь к своей матери.

— На все воля Бога.

— Какого Бога?

— Того, который там, — он показал на пол. Он подразумевал полевого жандарма.

— Никакой это не Бог! — скривил рот фельдфебель.

— Мы все в его руках! — Глаза мальчика заблестели.

Фельдфебелю стало жутко. Он отодвинулся.

— Идиот! — донеслось с другой стороны.

— Вы еще посмотрите! — раздался возбужденный звонкий голос молодого человека по складу.

Фельдфебеля затрясло от ужаса.

— У вас есть часы? — спросил один из трех солдат с другой стороны.

Почти благодарно фельдфебель ответил:

— Восемь.

— Значит, день только начинается.

— Внимание, внимание! Всем! С восьми часов одной минуты до восьми часов десяти минут мы передаем время открытым текстом, — говорил в микрофон коротковолнового передатчика голос где-то в каком-то лесу далеко от фронта. Импульсы пробегали по катушкам, контактам и обмоткам, взбирались по тонкой медной проволоке вверх по шесту и через антенну уходили в эфир.

— Внимание, внимание! Всем, всем, всем…

— Армия передает время, — сказал офицер в радийной машине командного пункта дивизии, — станции на прием, прекратить передачу!

Радисты переключают тумблеры, поворачивают ручки настройки: сверка часов. Они ретранслируют принимаемый голос на своей частоте.

— …время открытым текстом, — услышал радист в Подрове. Чертыхнувшись, он посмотрел на часы. «Они передают это уже девять минут, — подумал он, — лучше бы послушали, что мне надо передать: …место расположения — дорога на восточном выезде из Подровы — связь с подразделениями потеряна — минометный огонь противника по Подрове — по дороге отход — уже не планомерный — вижу пехоту, артиллеристов, зенитчиков — без оружия, без машин, без офицеров — ни одного организованного подразделения — разрозненные группы — раненый офицер сообщил мне об охватывающем маневре русских у высоты 308 — высота, по-видимому, все еще в наших руках — конец связи».

— Восемь часов одна минута, — сказал вместо этого голос в его приемнике и блокировал частоту.