— Их где-нибудь использовали в боевых условиях? — подхлестнул рассказчика Фрике.

— Конечно. Едва ли не с первого дня войны на Восточном фронте. Из них бомбардировали хорошо известную нам Брестскую крепость.

— Видели мы там одну огромную воронку, — сказал Юрген, — нам объяснили, что это воронка от полуторатонной авиабомбы.

— Нет, это скорее всего малыш «Адам» постарался. Он сделал целых шестнадцать выстрелов. А «Еву» заклинило при первом же, — хихикнул Целлер.

— С баб чего брать? — сказал Красавчик. — У них вечно заклинивает в самый неподходящий момент.

— Лично я наблюдал действие «Тора» и «Одина» под Львовом. Точнее, одного «Тора», он сделал четыре выстрела. А «Один» потерял гусеницу, ему было не до стрельбы.

— Мало того, что одноглазый,[20] так еще и хромой, — заметил Красавчик, ему лишь бы побалагурить.

— Его подковали и отправили вместе с Тором под Севастополь, там они хорошо поработали.

— Ну это когда было! — сказал Фрике. — А после этого?

— Я не слышал, — упавшим голосом сказал Целлер.

— Я тоже, — подбодрил его Фрике. — Значит, ничего больше и не было. Хюбшман! Трогайтесь! Мы не будем ждать здесь следующего выстрела. Фельдфебель Грауэр! Следите за маршрутом по карте!

Грауэр и так поминутно сверялся с планом города, на котором нетвердой рукой кого-то из заместителей Каминского была проведена извилистая карандашная линия. Один раз эта линия вывела их прямиком на засаду повстанцев. Они рассеяли их пулеметным огнем. Это была мелочь, о которой не стоило говорить.

Еще они увидели воочию результат деятельности малыша «Циу». Это ни с чем нельзя было спутать. Снаряд пошел в крышу дома и прошиб все этажи до подвала, где и разорвался. Они немного поспорили, сколько этажей было в доме, четыре или пять, потому что от них ничего не осталось. Соседние дома, стоявшие в блоке, тоже завалились внутрь, следующие пошли трещинами. Около них суетились какие-то люди, пытавшиеся вытащить наружу хоть какой-нибудь скарб. Этим людям было не до проезжавших мимо немцев. Они тоже не стали обращать на них внимание.

Штаб Дирлевангена также располагался в госпитале.

— У них, в СС, это наверное в уставе записано, — сварливо заметил Фрике, окидывая взглядом здание госпиталя. — Святой Станислав, — прочитал он надпись над входом, — он не помог полякам.

Записано или не записано, но выбор именно госпиталей был вполне обоснован. Так рассудил Юрген. Они всегда несколько отставали от окружающих домов, что облегчало организацию обороны. Он в последнее время так привык обороняться, что думал в первую очередь об этом. Широкие коридоры, большие комнаты, туалеты, душевые, опять же кровати — все это легко превращалось в казарму. И медпункт с персоналом под рукой, это никогда не бывает лишним. Вероятно, надо было еще обдумать то, куда девать больных, лежавших до этого в госпитале. Юргену просто не хватило на это времени.

Навстречу ему, широко раскинув руки, шагал Штейнхауэр. Они обнялись как старые друзья.

— Привет портовым!

Это был Эрвин. Они похлопали друг друга по плечам.

— Штрафник штрафника видит издалека! — донесся возглас Брейтгаупта.

Его земляк-тюрингец только мычал от радости.

«Gleiche Brüder, gleiche Kappen.»

Это сказал Брейтгаупт.

Юрген представил друзей подошедшему подполковнику Фрике. Тот пожал им руки. Да, они были эсэсовцы и браконьеры, но, черт подери, это были первые немцы, которых они встретили за день.

— Пойдемте к Стар… — Штейнхауэр запнулся. — Извините. К командиру бригады СС-штандартенфюреру Дирлевангеру! Он будет рад вас приветствовать. Я так думаю, — добавил он. — Вы первое подразделение вермахта, которое прибыло к нам за все последние дни. — Штейнхауэр наклонился к Юргену и тихо сказал: — Это мы все время заходили в гости к вермахту. Прорвав предварительно кольцо поляков. Они тут все в первый же день обложили.

Они шли по лестницам и коридорам, с наслаждением вслушиваясь в звучавшую со всех сторон немецкую речь. Вдруг Юрген услышал какие-то странные крики. Он не смог бы воспроизвести их при всем желании — у него гортань была устроена не так. Крики шли снаружи. Он подошел к окну. Здесь тоже было подобие внутреннего двора — пространство между двумя крыльями здания госпиталя. Через него тянулась длинная вереница людей, преимущественно мужчин. Они стояли на коленях со связанными за спиной руками. Бело-красные повязки на их рукавах образовывали ровную линию, как след от накапавшего с ложки малинового варенья на льняной скатерти. Мимо шеренги двигались фигуры в форме вермахта. Их лица были темными на фоне серых кителей. В руках у них блестели длинные кинжалы. То один, то другой из них подходил к стоявшему на коленях, хватал его левой рукой за волосы, закидывал голову назад, резким движением перерезал горло и отпихивал тело от себя. При этом все они издавали те самые гортанные крики, привлекшие внимание Юргена.

— Дикие люди, — донесся спокойный голос Штейнхауэра. Он стоял рядом и через плечо Юргена смотрел в окно. — Это азеры. Они с Кавказа, с гор. Мы не дошли до их земли, так они поднялись и сами пришли к нам. Они добровольцы. Служат в вермахте.

Юрген стоял молча, смотря вниз на солдат в немецкой форме. Каски на их головах походили на бараньи пастушьи шапки. Они резали поляков как овец.

— Звери, — сказал он наконец.

— Озвереешь тут! — немедленно откликнулся Штейнхауэр. — Эти служили в охранном полку вермахта, состоявшем сплошь из их соплеменников. В день начала восстания один из батальонов их полка оставался в казармах на Кошиковой улице. Их окружили. После нескольких часов перестрелки поляки предложили им сдаться, обещая свободный проход при условии добровольной сдачи оружия. Они ссылались на Женевскую конвенцию. Эти дети гор ничего не слышали ни о каких конвенциях, они поверили честному слову польского шляхтича. Они вышли из казарм с поднятыми руками. И тогда поляки перерезали всем им глотки. Натурально. У них тогда было мало патронов. Вот теперь эти и мстят, у них такой обычай. А что глотки режут, так это тоже дань обычаю. С патронами у нас проблем нет.

— А почему они у вас?

— Потому что чистоплюи из вермахта боялись быть замаранными в неизбежной резне, — криво усмехнулся Штейнхауэр, — и потому что в этой ситуации с ними мог справиться только Дирлевангер. Эти его боятся. И уважают.

— А он уважает их обычаи, — сказал Юрген.

— Без этого нельзя. У нас кого только не было.

В мае вдруг одна за другой стали прибывать маршевые роты с мусульманами. Знаешь, кто такие мусульмане? — Юрген кивнул. — Ну да, конечно, ты же их только что видел. Они жизнь белорусов и вообще всех иванов ни во что не ставили, убийство за богоугодное дело считали, это им их бог так говорит. Были и другие части добровольцев с Кавказа, не мусульман, но внешне точь-в-точь. Там было столько национальностей, что сам черт голову сломит. Запомнить и разобраться в них мог только Старик. Рота латышей была. Даже шесть испанцев было, добровольцев из ихней «Синей дивизии». Дивизия к вермахту приписана, а они к нам попросились, они были много наслышаны о Дирлевангере.

«Так уж и попросились, — усмехнулся про себя Юрген, — штрафники, поди».

— Да, я слышал, что он отличился в Испании, — сказал он вслух.

— Ефрейтор Вольф! — донесся грозный окрик.

Юрген поспешил на зов, который, судя по недовольному виду Фрике, был не первым. Ну, засмотрелся, заболтался, с кем не бывает. Готов искупить кровью.

Они вошли в просторную залу, где размещался штаб Дирлевангера. Она напоминала больше немецкую пивную. Сдвинутые столы были заставлены бутылками и кружками, высились горы мяса и хлеба, нарезанных крупными ломтями, большие миски с квашеной капустой были обложены кругами польской копченой колбасы. Вокруг столов плотно сидели солдаты в эсэсовской форме, они жадно ели и пили. Как заметил потом Юрген, солдаты за столом не засиживались. Этим, наверное, и была обусловлена жадность еды и питья. Поел, попил и — на службу, в бой!