Чечако галопом ринулся к лекарю, заглянул в изолятор, увидел моряка с необъятной физиономией, заскучал ликом и отправился к врачу, как говорится, «на полусогнутых цырлах».

— Это ерунда, — сказал врач, оглядев его прыщик, — это у вас от плохих лезвий.

— Так я и знал, — сказал чечако, — я так и знал, что вы станете успокаивать меня! Это никакие не лезвия! Это куци-йоци!

— Что-что?

— Я видел матроса, который обречен! Я требую немедленной отправки в Москву! Я все видел в изоляторе...

— Поймите же, рожа...

— Сам сволочь! — взъярился, не поняв, о чем идет речь, чечако и бросился вон.

Наши старики ушли на ледовую разведку к Врангелю спокойные и, как обычно, остроязыкие. Больше им на борту некого было опасаться; чечако, укушенный куцей-йоцей, пилил в столицу — спасать свою жизнь.

БАЙКА ВТОРАЯ О ДОВЕРЧИВОМ КОРРЕСПОНДЕНТЕ МОЛОДЕЖНОЙ ПРЕССЫ

Сначала-то наши асы очень любили молодежную прессу. Но потом медведями на нее поперли, когда чуть было по выговору не схлопотали.

Прилетел к ним один такой журналист, приняли они его, как и полагается в Арктике, накормили, напоили и взяли с собой в рейс. А тот возьми и напиши по возвращении, что, мол, его не брали с собой в опасный полет, так он залез в бочку и — таким образом — попал чуть не на полюс.

А за провоз пустой тары на полюс, когда каждый килограмм на учете, — взыскивают сурово. Да и глупо это; когда бочки грузят, а грузят их не то что во Внуково — транспортером, а на своем горбу, сразу можно определить — пустая она или полная. Словом, наши асы затаили зло на лихую молодежную прессу.

И вот — надо ж такому счастью приключиться — попадает к ним корреспондент из той самой молодежной прессы. Ладно. Они его сразу под белы руки — и в столовую. Поели, потом чаек им принесли, и тогда маленький ас достает из портфеля мед и накладывает целое блюдце юному корреспонденту.

— Наш медок, — говорит маленький ас, — арктический.

Корреспондент аж поперхнулся — сенсация! Мед в сторону, блок нот на стол, карандаш в руку.

— Неужели здешний?!

— Ну а чей же? Конечно здешний!

— А суровая зима?

— Суровой зиме, — гулким басом сказал большой ас, писавший временами статьи в стенгазету, а потому приобщенный к штампу куда как более, нежели его маленький товарищ, — противостоит мужество советского человека, хозяина своей жизни.

— А как с деталями? Кто, когда, где?

Тут маленький ас вступил:

— Записывайте: ныне покойный профессор Адлер Иван Серафимович тридцать лет опыты ставил. Сначала он пробовал жилетки им из спецсостава шить...

— Кому — жилетки? — встрепенулся корреспондент.

— Пчелам! Кому ж еще. Сначала у него было всего сорок пчел. Но накладка вышла — там же у пчел имеются карманчики для меда, а с большой химией тогда еще было туго, состава не нашли, у них карманчики от меда и слипались. На этих карманчиках Иван Серафимович первый инсульт схлопотал.

— Левосторонний, — быстро добавил большой ас, — без потери координации движений.

— Потом профессор предложил способ...

— Так называемый «эффект Адлера», — продолжил большой ас.

— Совершенно верно, — согласился маленький ас, — он нашел особый состав — он запатентован сейчас — клемедослой. Правильно записали. Так вот этот клемедослой залили в пульверизатор, пульверизатор установили возле выхода из улья, а чуть дальше младший научный сотрудник Ваган Матвеевич Смелый дул в дудочку, через которую вылетал гагачий пух. Пчела, значит, обволакивается клеме-дослоем, после этого попадает в облачко гагачьего пуха и становится вроде куколки, из которой бабочка вылупливается.

— Погодите, но они же падали, — остановился журналист. — Крылышки-то как?

— Что крылышки!? — рассердился большой ас. — Какие крылышки?! У арктической пчелы особые микрокрылья, знать надо бы! Тут в тундре цветов сколько! И дачников нет. Летать — полметра пролетел и на все зиму нектаром насосался.

— Пошли, сейчас как раз с радиометеоцентра можно передаться в редакцию, — сказал маленький ас, — а весь этот эффект — для заголовочка хорошо — был назван «эффект тополиного пуха профессора Адлера». Неужели не слыхали?

К счастью, именно этот материал редактор газеты успел прочесть не в полосе, когда вырубать трудно, а заранее.

БАЙКА ТРЕТЬЯ О ВЕЛИКИХ НАУЧНЫХ ОТКРЫТИЯХ

Когда «Обь» шла в Антарктиду, заботливый маленький ас в Кейптауне поймал несколько диковинных бабочек, купил на базаре рачков — приманку для рыбной ловли, и запасся набором латунных и свинцовых грузил.

И начал наш маленький ас у себя уединяться в балке, когда уже пришли в Мирный, выбирая те моменты, когда там никого не оставалось. Дверь запрет и сидит в одиночестве. Раз, правда, дверь не запер, и в балок вошел один парень, из «науки». Ас что-то на столе быстрехонько бумагой прикрыл и ногой нервно затопал.

— Что там у вас? — полюбопытствовал «наука».

— Ничего, ничего, не подаем...

— Ну правда...

— Своруете...

«Наука» снисходительно хохотнул — что можно воровать у «извозчиков». А как наш ас бумажку приоткрыл, «наука» аж на пол опустился и в глазах у него зажегся нервический блеск. Там лежала бабочка диковинной формы и невозможно яркого цвета.

— Откуда? — шепотом спросил «наука».

— В сачок поймал.

— Не может быть...

— А откуда же еще?

— Может, где на корабле притаилась?

Наш ас залез к себе в чемодан и достал оттуда еще три бабочки, таких же диковинных форм и расцветок.

— Слушайте! Это! Это же... Это черт знает что такое!

Словом, ученый совет собрали на корабле. Профессора лохматили головы и оскорбляли друг друга, заискивающе поглядывая на аса. Реляцию составили в Академию наук. Тут спасовал наш ас — признался, а то международный конфуз мог получиться. А наш ас живет по принципу: «Сам советскую науку ругаю, но чужим не позволю».