Еще они были очень похожи фантастической работоспособностью — все, что начинали,
всегда доводили до конца. Он
называл ее Таточка — она разрешала ему обращаться к ней по имени.
Она его — Юлочка. И это было абсолютно органично. В конце
пятидесятых они вместе ездили в Китай, оттуда привезли книжку. И
позднее, в его конфликтах с Катей, мама не безоговорочно принимала ее сторону.
Юлиан был чрезвычайно начитан, замечательно знал западную
литературу.
Он, Примаков, Бовин — это была одна компания
ребят-международников. Новое поколение, знавшее все, что было, и
вдруг получившее возможность говорить о том, что они знают,
открыто.
Они этим пользовались и сыграли громадную роль в
становлении характера многих молодых, в том числе и моего
характера.
В первые годы нашего общения Юлиан мне очень много
дал. Просто мужской закваски какой-то. Он же споспешествовал тому,
чтобы меня перестали мучить музыкой. Ведь меня заставляли играть
по пять часов в день, били мокрым полотенцем по рукам.
Юлик
вообще внес совершенно новую струю воспитания в наш дом —
мужскую, с определенными вескими поступками и культурой отказа.
Именно высокую культуру отказа, когда говоришь «Нет, я не буду
этого делать. Я буду делать другое». В этом смысле он был очень
яркий человек. Вообще он был планета определенная. Попадая в
любую компанию, моментально становился магнитом для всех —
фонтанировал рассказами, отличался острым юмором.
Умел слушать
прекрасно, обожал
слушать и рассказывал замечательно. Будучи самим собой, он совер-
шенно обезоруживал самых разных людей — от генерала армии до
официантки.
Причем в нем не было ни хамства, ни амикошонства, ни
панибратства. Это был свой парень. Из оттепели в застой Юлиан
переплыл достаточно органично, и там, где он появлялся, этот застой
застоем быть переставал.
Он придавал ему волну своим юмором,
неожиданными решениями, поездками и азартом. Если смотреть из
сегодняшнего дня, то Юлиан — запечатленное время.
Это битый, —
как бы с незаживающими язвами всего того, что ему пришлось пережить, относя отцу посылки в тюрьму
(при том, что отец до этого был
большим начальником) и чувствуя отношение к себе, как к сыну врага
народа, — подранок.
Но все это, вместе взятое, выработало в нем
огромную жизненную энергию. Силу травы, которая прорастает
сквозь бетон. И в том, что он сам себя сделал, в этом было определенное наслаждение.
Когда можно много зарабатывать и тратить
деньги как хочешь, что угодно купить, куда угодно поехать.
Так он
рассчитывался за унижение. И он никогда не обращался за помощью
к моему отцу. Никогда. Это была часть его программы.
Он добился
Катерины, он сам добился имени. Ведь мало кто и знал, что он — зять
Михалкова. Хотя уж мог бы и сказать. Но его удерживал талант.
Он не
хотел его разменять, не хотел, чтобы говорили: «Ну, понятно —
женился на дочке Михалкова и теперь пишет».
В этом смысле мы с
ним похожи. Я не женился на одной очаровательной девушке только
потому, что понимал — если это сделаю, то моя карьера кончена, ибо
она начнет стремительно расти именно потому, что ее папа, условно
говоря, — член политбюро.
Я же хотел сам пройти путь к вершине, а
не быть на нее вознесенным. Ведь занимать высоту намного проще,
чем ее удерживать. Но как ты можешь ее удерживать, если ты ее не
занимал, а тебя туда поставили? Юлик в этом смысле был человеком
самостоятельным и бесстрашным.
То, что он написал, стало новым словом. Он замечательно работал
с материалами. С архивами работал, как никто. Быстро очень, но прорабатывая их насквозь. А легкость по отношению к факту абсолютно
завораживала читателя и зрителя.
Он жонглировал именами: Геббельс,
Геринг, Мюллер.
Он заставлял читателя поверить, когда говорил, что
в «этот день у Гитлера был насморк и температура поднялась до 37,3».
Недавно я вновь пересмотрел «Семнадцать мгновений весны». Это очень
серьезная и очень хорошая картина. И Лиознова сработала замечательно, и играют все первоклассно,
и история эта, действительно, заворожила народ, поэтому ее и повторяют.
Это кабинетно-разговорная
стилистика, которая интересна, как сага, которую каждый вечер смотришь,
сидя в кресле, как книжку читаешь. Интересно и бесстрашие Юлиана
в трактовке образа Петра в историческом романе «Смерть Петра»...
У Юлиана были замечательные отношения со всеми структурами,
от которых так или иначе мог зависеть доступ к архивам, и у него
дома бывали высокие начальники, но я это расценивал не как
желание выслужиться, а как необходимость, которая ему позволяла
получать в руки документы и бумаги.
Хотя многим казалось странным,
что он так много ездил за границу, очень вольно себя вел, и
некоторые говорили, что он работает на КГБ.
У меня таких сведений
не было и нет. Я себя тоже вольно вел в свое время. Человеку, у
которого, что называется, рыльце в пуху, сложно оперировать
любыми возможностями — он все равно придерживался бы немножко
и скрывал что-то.
Юлик же легально вел очень широкую жизнь с
невероятными общениями и встречами на самых разных, часто международных уровнях...
У него были друзья, которые в любую минуту, безоговорочно могли воспользоваться его помощью.
И это при том, что он был достаточно жесток в отношениях и близко не подпускал.
Но любой из тех, с
кем его связывала студенческая пора или «драчливый» период его
жизни, или общие воспоминания о сидевших отцах, потому что все их
поколение было так или иначе тронуто репрессиями, мог на него в
случае проблемы рассчитывать.
В этих случаях Юлиан был очень
категоричен, жесток и деятелен. Он мог позвонить в любую секунду,
набрать номер любого телефона, куда невозможно добраться. И
какой-нибудь недостижимый «Владимир Николаевич» для него становился Володенькой.
Это было телефонное право во благо...