За двадцать лет профессиональной литературной работы меня ни
разу не издавали ни в Гослитиздате, ни в «Роман-газете», — ну да
бог с ним, что о прошлом, о будущем думать надобно. За двадцать
лет работы написано немало, однако в гослитовский двухтомник я бы
хотел включить лишь часть моей работы, отчитаться перед нашим
читателем романами об Исаеве-Штирлице.
Был бы вам сугубо признателен, товарищи, если бы вы сочли
возможным поддержать мою просьбу и обратились с письмом в Госкомиздат СССР о
включении в план Гослитиздата на 1981 год двухтомника «Избранное».
С глубоким уважением, Юлиан Семенов.
1979 год
Письмо Ю.В. Андропову *
Дорогой Юрий Владимирович!
Простите, что снова тревожу Вас письмом: на сей раз оно — сугубо творческое.
Дело в том, что сейчас, во время подготовки к съемкам многосерийного телевизионного фильма «ТАСС уполномочен
заявить…», «коса» артистизма нашла на «камень» производства.
Дело обстоит следующим образом: сценарий состоит из девяти
серий, в то время как по обычным нормативам Гостелерадио фильм
обязан быть семисерийным — и все тут! Понятно, растяжки и затяжки
мешают творчеству, но мы просто-таки не умещаемся в семь серий!
Чтобы не было упреков по «гонорарной части», мол, группа
создателей фильма хочет «подзаработать», — мы внесли предложение:
«разрешите нам снять семь серий, но увеличенного метража
— вместо того чтобы серия по нормативам была уложена в один час
пять минут, мы уложим ее в один час двадцать пять минут».
И здесь
— производственные трудности, ибо надо получать дополнительное
финансирование на пленку, декорации, зарплату осветителям,
шоферам, декораторам, в противном случае, будет страдать
коллектив Киностудии имени Горького, принявший заказ от
Гостелерадио.
Я не смею загружать Вас перечислением технологических деталей кинопроизводства,
— увы, оно чрезмерно громоздко. Однако
убежден: один Ваш звонок С.Г. Лапину сразу решит проблему: либо
семисерийный фильм с дополнительным финансированием производства,
либо девятисерийный, утвержденный уже и одобренный.
Не сердитесь за то, что отрываю Вас от Ваших дел.
Счастья Вам и добра,
Ваш Юлиан Семенов.
* Благодаря вмешательству Ю.В. Андропова фильм стал
десятисерийным.
1979 год
ФРГ *
Уважаемый Николай Германович!
Итак, отвечаю на Ваши вопросы.
1. Позволю себе не согласиться с самой формулировкой. Мне кажется, что истинные писатели
Запада вовсе не замыкаются в изображении «любви» героев либо в их самовыражении.
Впрочем, термин
«любовь» — всеобъемлющ и многопланов. Любовь Роберта Джордана в «По ком звонит колокол»
Хемингуэя позволяет великому американцу подняться до громадной важности философских обобщений;
весь «Фауст» Гете посвящен «любви», т.е. желанию остаться навеч-
но... Или вспомните «Анну Каренину».
А «Война и мир», любовная
линия Наташи? Пьера? Князя Андрея? А Шолохов? А Паустовский? А
Юрий Казаков? А Бабель? А Ремарк? Философская социальная
проблематика наличествует в книге истинного писателя; литература
потребительства не интересует меня.
Самовыражение интересно в том
случае, коли есть что выражать. Агата Кристи, например, суть явление математического,
а не литературного плана, она — конструирует
свои книги, в то время как мастер французского детектива Жапризо
(это — молодая волна), как и Сименон, как и Грэм Грин, «самовыражают» героев,
которые интересны, ибо полны мыслями и истинными чувствованиями.
Коли говорить о моих персонажах (я, правда, не люблю этого
делать, сие отдает саморекламой, ценить работу писателя — дело читателя, в худшем случае — критика),
то повесть «Дунечка и Никита»
посвящена любви, ее счастью и горю; «Он убил меня под Луанг-Прабангом», в которой я рассказываю о партизанах Лаоса,
вместе с которыми я жил во время войны в 1967—68 годах, — это,
если хотите, повесть о любви русского и американского журналистов,
оказавшихся по разные стороны баррикады.
Да и в тех же «17
мгновениях весны», в «Альтернативе», в «Бомбе для председателя»
я пишу любовные отношения героев: миллиардер Дорнброк — любит
японку Иисии; Штирлиц хранит в сердце любовь к той женщине, с
которой он познакомился во Владивостоке в 1921 году; а в
«Бриллиантах для диктатуры пролетариата» я пишу любовь врага,
графа Воронцова, и делаю это с состраданием к человеческой
трагедии.
Что касаемо самовыражения... Мысль героя, его слово — это и есть
его самовыражение. Вопрос заключается в том, какова информация, заложенная в его мыслях и словах.
Я полагаю, что полнее всех
проинформировал читателей мира о французской женщине
Гюстав Флобер в его «Мадам Бовари», а не Франсуаза Саган, к которой, впрочем, я отношусь с уважением как к писателю.
Самовыражение, любовь, горе, счастье моих героев не отличаются от таких же чувств персонажей моих западных коллег,
только,
может, разнится метод, ибо мои герои часто действуют в экстремальных ситуациях
борьбы против гитлеризма или в годы революции;
впрочем, и в этом мы не разнимся — вспомните книги Хемингуэя,
Ремарка, Гюнтера Граса, Грэма Грина, Гарсиа Лорки.
2. Меня остро интересует проблема терроризма, начиная с Варфоломеевской ночи и по сегодняшний день; трагедия Альдо Море,
Альенде... Обращение к истории моей страны и к истории других
стран поможет мне выстроить концепцию и написать цикл романов
на эту тему.
3. Вопрос в определенной степени деспотичен, ибо назвать только три имени,
значит — на деле — отринуть еще, по крайней мере,
три. Поэтому я скажу так: для меня высоким откровением и счасть
ем был Хемингуэй, Ремарк, Гарсиа Маркес («Сто лет одиночества»),
а также Грэм Грин; Ян Парандовский, Пристли, Джером Сэлинджер
(«Над пропастью во ржи»), Кобо Абэ и многие другие.
