Помнишь, мы пошли вниз к
реке, стали на площадке, ты смотрела на какую-то церковку с многими куполами,
а я смотрел на нежное, милое лицо твое...
Потом мы
шли с тобой и мне было спокойно и хорошо. И казалось, не знаю,
может это глупо очень, — я лечу один на качелях в Архиповке и море
что-то ласково шепчет мне — спокойное и хорошее.
А потом вдруг
волной счастья захлестнет сердце. Взглянула ты на меня и улыбнулась,
а улыбка у тебя хорошая очень — лучше тебя, застенчивая какая-то. Почему? Не знаю...
Потом мы шли к Третьяковке по замечательным замоскворецким переулкам. Пришли, и никого не пускают —
рано. Мы бродили по набережной возле кино «Ударник». Думали
поехать на пароходе, но было рано. А какой чудный и нежный
все-таки фильм «Чук и Гек». Помнишь?
Тебе очень понравилось —
папа... мама. А потом мы идем смотреть еще что-то — не все ли равно
что — вдвоем с тобой. Выскочили безбилетниками из троллейбуса,
пришли в кино — смотрели «Сердца четырех». Почему четырех —
почему не двух? Ты засмеялась — звонко, по-детски — очень
понравилось тебе,
как грузин, темпераментный и страстный, не дает говорить по телефону кому-то.
Я тоже засмеялся.. Ах, хорошая девочка моя, нежная и
капризная, как осеннее московское небо.
Потом ты ушла, и сразу — без тебя — на сердце тяжесть, сразу
все горести мои камнем на сердце.
Знаешь, хороший мой, в последние дни у меня появилась совершенно обязательная манера —
записывать то, о чем говорил с тобой,
что нового увидел я в тебе. Вот, пришел домой. Фото твое передо
мной и мне невообразимо хорошо.
В этом «хорошо» — приятная —
не знаю — может быть это субьективно, но истинно —горечь.
Ты знаешь, только сейчас, когда я остался один на один, совесть моя стиснула
мозг хваткой правды, железной хваткой, от которой не вырвешься.
Истина, абсолютно объективная, заключается в том, что я
люблю тебя, люблю, как могут любить хулиганы — искренне, горячо
и, пойми это, настороженно. Да-да, настороженно.
Не знаю, может быть ошибаюсь, но мне кажется, ты будешь...
несчастной в жизни. «Если родилась красивой, значит будешь несчастливой» —
так верней. Хотя верь, не бравирую, твердо уверен —
только со мной будешь счастливой.
Сентябрь 1955 года
из Афганистана (Кабул)
Е.С. Семеновой *
Дорогой мой, любимый самый Каточек!
Как живешь ты там, маленький? Чем занимаешься, грустишь ли
или, вообще, — как там тебе без меня? Ответ на все вопросы эти я
надеюсь получить в письмеце, которое завтра должно прийти от тебя.
Хочу тебя обрадовать — выставка будет не три месяца, не два и
даже не месяц. Всего-навсего две недели. А если учесть, что сегодня
3 сентября, то, по-видимому, выставка закончится 6—7-го.
Правда, не исключена возможность, что ее продлят. Но и в этом
случае я буду дома значительно раньше ноябрьских праздников.
Свекольник мой хороший, тоскливо мне без тебя и одиноко очень.
Очень. Очень. Успокаиваю себя твоими фотографиями. Волнуюсь
немного. Конечно. Умница моя, Катеринушка, не забыла ли ты
перепечатать и отредактировать «Маленького Шето» и передать его в
«Мультфильм» тов. Воронову? Если забыла, то непременно сделай
это до 20 сентября.
У меня здесь масса интересных впечатлений,
набросков, мыслей. Думаю, по приезде получится кое-
что небезинтересное, но рассказать об этом в коротеньком письме —
довольно трудно.
Что нового у тебя, золотая моя? Как твоя учеба? Словом, как все,
все, все? Прошло ли по радио мое таджикское «очеркотворчество»?
Как живут Андрюша, Никитка? Все ли у них в порядке после морских
купаний? Я почему-то уверен, что все в порядке. Как Наталья
Петровна, Сергей Владимирович? Скажи мамочке, что обходил
несколько магазинов в поисках железок для корсета — но, увы,
ничего нет и в помине. Как отец? Уехали ли отдыхать? Как мама?
Позвони им обязательно.
Котенок, бесценный мой, вот я и кончаю свой, далеко не про-
странный отчет. Обо всем увиденном расскажу, когда вернусь домой.
Расскажу и покажу фото, которые я с этой же почтой отправляю в
редакцию. Узнай в редакции, нет ли новостей каких?
Ну, родной мой, крепко-накрепко тебя целую, обнимаю и еще раз
целую.
Будь здорова, золотая моя Катюшка.
* Юлиан и Екатерина Семеновы поженились 12 апреля 1955 года.
14 апреля 1958 года
Е.С. Семеновой
Мой дорогой и бесценный человечек, Тегочка хорошая!
Сижу в номере, смотрю на море, которое кажется сейчас похожим
на нефть, думаю о тебе и — соответственно — пишу тебе письмо сие.
Не хочу быть похожим на гоголевских старух, но мне снятся хорошие сны про тебя.
Поэтому я не очень о тебе беспокоюсь: сны —
штука верная.
И еще: уехал я в ночь нашей третьей годовщины, а паспорт забыл, по-видимому,
в нашу шестую или девятую годовщину мы вообще поменяемся ролями. Ты будешь писать, а я нянчить детей.
Пишется мне здесь здорово *. В первый же день, нагулявшись до
синевы — + 9, ветерок, — я вернулся в номер и ахнул две главки о
Виткевиче — не очень большие, но так, вроде, ничего. Думаю, к концу
недели с оным, полюбившимся мне поляком все закончу.
Большая часть тутошних рыбаков ушли к Батуму, а затем и к
берегам анатолийским. Конечно, хотелось бы с ними съездить, но
меня, беспаспортного, наверняка не пустили бы.
Золотой мой, пожалуйста, не хнычь без меня, очень даже тебя
умоляю. Как только Виткевича кончу — сразу же на пароход — ура, в
Одессу и ура, в Москву, к тебе.